ставил точку, – что случилось с облигациями на пять тысяч долларов? Вы ни за что не заставите меня поверить, что какой-то негр…
– О, они вернулись на свое место в сейфе в «Четырех Прудах». Сегодня утром я нашел их в родниковой впадине, где парень их выбросил. А сейчас, джентльмены, – прибавил он несколько нетерпеливо, – прежде чем мы покинем пещеру, я хотел бы провести маленький эксперимент. Погасите, пожалуйста, свои светильники. Я хочу посмотреть, насколько здесь действительно темно.
Мы задули свечи и молча остановились. Сначала вокруг нас был сплошной мрак, но когда наши глаза привыкли к темноте, мы заметили, что откуда-то сверху, с потолка, просачивается слабый свет. Мы могли различить бледные очертания белой скалистой стены сбоку и мерцающую гладь пруда внизу.
– Нет, – начал Терри, – он ничего не видел, должно быть, он… – Внезапно он умолк и, схватив меня за руку, выдохнул: – Что это?
– Где? – спросил я.
– Вон там, впереди.
Я поднял голову и увидел, что из темноты на нас пристально смотрят два круглых глаза, сверкающих, как у хищного зверя. У меня побежали по спине мурашки, и я инстинктивно придвинулся поближе к остальным. Никто не издал ни звука, а я услыхал щелчок взводимого курка на револьвере Терри. Внезапно меня осенило, я выкрикнул:
– Это же Моисей-Кошачий-Глаз!
– Боже правый, он видит в темноте! Кто-нибудь, зажгите свет, – вымолвил Терри хрипло.
Шериф зажег спичку. Дрожащими руками мы засветили свечи и все как один шагнули к тому месту, где появились глаза.
Перед нами, скорчившись в углу небольшого углубления в центре неровной стены, сидел Моисей, который дрожал от страха и смотрел на нас сверху вниз бессмысленным, нечеловеческим взглядом. Нам пришлось вытащить его оттуда силой. Бедняга чуть не умер от голода и так ослаб, что едва стоял на ногах. Очевидно, он лишился и того скудного разума, которым обладал прежде, и что-то быстро и невнятно бормотал на языке, не похожем на английский.
Взбодрив его несколькими каплями виски из фляжки Мэттисона, мы вынесли его на свет божий. Проводник побежал вперед за повозкой, на бегу сообщая новость о том, что Моисей-Кошачий-Глаз нашелся. Половина населения городка Люрэй собралась у пещеры, чтобы сопровождать нас в обратный путь и мне показалось, все сожалели, что у них не было достаточно времени для сбора духового оркестра.
Глава XXIII
Моисей рассказывает, как все было
Мы отвезли Моисея в гостиницу, заперли двери от любопытных и принесли ему поесть. Он был явно не в себе, и лишь в результате терпеливых расспросов нам удалось наконец узнать его историю. Она, по сути, соответствовала тому, что вкратце поведал нам Терри в пещере.
Повинуясь моей просьбе, Моисей вернулся за пальто, не зная, что полковник опередил его. Подойдя к пруду, он вдруг услыхал пронзительный вопль и, подняв голову, успел заметить, как большой негр, – тот, которого мой дядя вытянул кнутом, – прыгнул на полковника с криком: «Теперь моя очередь, полковник Гейлорд. Ты выпорол меня, и я покажу тебе, каково это».
Полковник обернулся, сцепился с напавшим на него человеком и во время драки выронил фонарь. Закричав, Моисей ринулся на помощь хозяину, но, когда негр увидел, что он ползет вверх по склону, неожиданно взвизгнул, сбросил с себя старика, повернулся и дал деру.
– Должно быть, увидев эти глаза, парень принял его за дьявола, и не удивительно! – вставил тут Терри.
После гибели полковника Моисей, судя по всему, помешавшийся от горя и ужаса, видел, как мы унесли тело, и остался на том месте, где умер его хозяин. Это подтверждалось следами на берегу пруда. Знакомый со всеми запутанными переходами и тайниками, ему не составило труда скрыться от группы, разыскивавшей его останки. Он питался едой, оставленной убийцей, а когда запасы должны были закончиться, несомненно, умер бы сам, проявив безрассудную собачью преданность.
Когда он окончил свой бессвязный, местами маловразумительный рассказ, мы некоторое время не могли оторвать взгляда от его лица, завороженные его обликом. Испытываемое мною отвращение к нему бесследно исчезло, осталось лишь чувство жалости. Щеки Моисея ввалились, черты заострились сильнее прежнего, в лице не было ни кровинки. Из-под прямых черных косматых волос возбужденно блестели глаза, их выражение непонимающей муки заслуживало сострадания. Он был похож на бессловесное животное, которое впервые в жизни столкнулось со смертью и спрашивает: «За что?».
Оторвавшись от лица Моисея, Терри, сжав челюсти, перевел взгляд на стол. Подозреваю, что это зрелище не доставило ему ожидаемого удовольствия. Когда в дверях появился доктор, мы все испытали облегчение. Мы вверили Моисея его заботам с указаниями сделать для бедняги все, что в его силах, и отвезти его обратно в «Четыре Пруда».
Когда дверь за ними закрылась, шериф (наверное, со вздохом) заметил:
– Это доказывает лишь одно: нельзя линчевать человека, не разобравшись в фактах.
– Это доказывает совсем другое, – сухо сказал Терри, – а именно то, что вы, ребята, судя по всему, не поняли: негры – тоже люди и у них, как у всех остальных, есть чувства. Бедный старый полковник Гейлорд заплатил страшную цену за то, что не узнал этого раньше.
Некоторое время мы молча обдумывали эти слова, после чего шериф озвучил мысль, которая, вопреки испытанному мною облегчению в связи с развязкой, щекотала мое собственное подсознание.
– Досадно, когда ломаешь голову над чем-то грандиозным, а вконце выясняется, что за всей этой загадкой стоит просто случайный негр. Попахивает разочарованием.
Терри посмотрел на него с видом мрачной иронии, затем склонился над столом и заговорил с убежденностью, заставлявшей услышать то, что он хочет сказать.
– Вы ошибаетесь, Мэттисон, убийца полковника Гейлорда не был случайным негром. Здесь не было никакой случайности. Полковник Гейлорд сам себя убил. Он совершил самоубийство, – это так же точно, как если бы он вышиб себе мозги из пистолета. Это сделал его взрывной характер. Человек был эгоистом. Его собственные желания и чувства всегда имели для него первостепенное значение. Он постарался разрушить жизнь, дух и независимость всех близких ему людей. Но он слишком часто срывал свой гнев на невиновном, – по крайней мере, на человеке, который, кто бы что ни говорил, был не виновен, – и одним ударом он отомстил за свои прошлые несправедливые поступки. Полковника Гейлорда погубила не случайность, а неотвратимый закон причины и следствия. Когда, будучи подростком, он впервые дал выход гневу, он обрек себя на такой вот конец. В дальнейшем каждое его неправомерное действие лишь добавляло очки в пользу противника.
О, я наблюдал это сотни раз! И именно характер об этом свидетельствует. Я видел, как это произошло с одним политическим боссом[15], человеком, чей бизнес заключался в том, чтобы заводить дружбу с избирателями всякого звания. Я видел, как однажды он забылся и пошел против человека, унизил, задел его гордость, раздавил и думал об этом не больше, чем если бы наступил на червя. И я видел, как тот человек, наименее заметный из политических сторонников, работал, строил козни и плел интриги, чтобы свергнуть его, и в конце концов добился успеха. Босс так и не узнал причины своего падения. Он считал, что это судьба, случайность, поворот колеса фортуны. Ему и в голову не приходило, что он расплачивается за свой собственный характер. Я наблюдал это так часто, что стал фаталистом. Я не верю в случайность. Полковник Гейлорд убил себя сам, и начало этому было положено пятьдесят лет назад.
– Это истинная правда, Терри! – торжественно провозгласил я.
Шериф выслушал слова Терри с тревожной задумчивостью. Я подумал, не перебирает ли он в памяти свое политическое прошлое, дабы убедиться, что по случайности он также не раздавил какого-нибудь червя. Когда он взглянул в лицо Терри, его глаза сияли восторженным блеском.
– Мистер Пэттен, в распутывании этого преступления вы проявили недюжинную смекалку, –
