надраенную палубу огромного дредноута. Нахлынуло неизъяснимое чувство: тут было и тщеславие, на которое, казалось, он, Врангель, имеет право благодаря своим боевым заслугам, тут была и азартная вера игрока в свою фортуну, было и волнующее кровь ощущение мощи у себя под ногами. Ощущение, много значащее для военного человека, делающего его способным на все, на самые решительные действия. Мощь дредноута, эти длинноствольные орудия, торчащие отовсюду из стальных башен, как бы воплощали в себе и будущую мощь белой армии, которую он, Врангель, богом и судьбой призван возродить.
Разговор за столом, думаете, длился долго? Нет, и завтрак и последовавшая затем деловая беседа отняли немного времени.
«Я завтракал на «Аяксе», — рассказывал сам Врангель. — Мысли мои все время вертелись вокруг полученной (из Крыма) телеграммы. Я не сомневался, что борьба проиграна и гибель остатков армии (в Крыму) неизбежна. Отправляясь в Крым, я оттуда, вероятно, уже не вернусь. В то же время долг подсказывал, что, идя с армией столько времени ее крестным путем, деля с ней светлые дни побед, я должен испить с ней и чашу унижения и разделить с ней участь ее до конца. В душе моей проходила тяжелая борьба».
Тут, надо признать, возможно, все правда. Возможно, в баронской душе и происходила борьба, нельзя отрицать.
Положение остатков деникинских войск, разбитых и деморализованных после провала похода на Москву и едва унесших ноги из последнего опорного пункта белых — Новороссийска, было действительно трудным. Врангель знал — в Крым удалось перебросить едва сорок тысяч офицеров и солдат, да и то без орудий и лошадей, без обозов и военного имущества. Только чудом можно возродить былую силу этих войск.
Чудо… Чудо… А почему оно невозможно, если…
Разгром белых армий Деникина описан во многих книгах, и тот, кто дал бы себе труд изучить наиболее правдивые из них, был бы поражен: как бесцветно и бездарно все в действиях и самого Деникина, и его генералов; будто эти люди, весьма, кстати, образованные в военном отношении и опытные, ничего не понимали в происходящем.
Когда Врангель писал свои мемуары, немало таких книг уже вышло в свет в Советской России, и надо по справедливости отметить, со многим в них барон был согласен. К самой резкой критике действий Деникина и его ближайшего окружения Врангель был склонен и в тот апрельский день, когда завтракал и беседовал с де Робеком на «Аяксе». И хотите верьте, хотите нет, но ему, Врангелю, показалось, что чудо возможно, оно должно и наверняка совершится, если не повторить ошибок Деникина. А он, Врангель, их не повторит. Нет, он все учтет!
Скажите, — спрашивал де Робек, — чем объяснить, что почти три четверти офицеров русского Генерального штаба состоит на службе у большевиков?
— Это не так, — возразил Врангель, все думая о своем.
— Ну, две трети. Я читал в нашей прессе. Так или иначе, а много. И знаете, почему? Далеко не все хотят возврата к старой вашей империи, а Деникин к этому вел. Военная диктатура, восстановление самодержавия — нет, это уже не годится. Вам, генерал, предстоит показать себя перед всей Европой сторонником демократических начал государственного устройства в России. Весь вопрос в программе — с чем вы пойдете?
К чести де Робека надо заметить, что немало полезных советов надавал он гостю за время встречи. Советы были дельными и показывали, что де Робек кое-что смыслит в политике, хорошо знаком с положением в России и, что было уж вовсе вне сомнений, он отлично разбирался в умонастроении и психологии своего русского собеседника.
Он говорил Врангелю не открыто, конечно, но по смыслу намеки были более чем понятны: хоть обмани, но дай людям верить в то, что ты возврата к старому не хочешь и программа твоя — самая лучшая.
— Вот, кстати, в России, насколько мне известно, вопрос о земле издавна самый больной. Пообещайте крестьянам не отбирать у них землю, не восстанавливать старые помещичьи порядки, как это делал господин Деникин. И вообще, даже не заикайтесь о монархии. Не дразни гусей, говорят.
— С этим я согласен, — с готовностью кивал Врангель. — В отличие от моего предшественника… — Он запнулся, поняв, что проговорился, что нескромно уже считать себя главнокомандующим, а Деникина, еще продолжающего занимать свой пост, называть предшественником. Но де Робек сделал вид, будто не заметил этой оговорки.
— Я вас слушаю, барон.
Видимо, барон был немного суеверен и не захотел выкладывать прежде времени свою программу; вот когда он станет законным преемником Деникина и получит всю верховную военную и гражданскую власть в свои руки, тогда он и раскроет свои карты. Тактичный де Робек не стал настаивать и только сказал:
— Рад, что мы с вами сошлись во взглядах. Мне остается лишь от души пожелать вам успеха.
По словам Врангеля, де Робек сказал ему напоследок:
— Если вам угодно будет отправиться в Крым, я готов предоставить в ваше распоряжение судно. Я знаю положение в Крыму и не сомневаюсь, что тот совет, который решил собрать генерал Деникин для указаний ему преемника, остановит свой выбор на вас…
Вот так и было сказано: «Не сомневаюсь». И совершенно ясен был смысл: «Возглавить всю борьбу против революционной России придется вам».
Де Робек еще добавил:
— Оружие вы получите от нас и от Франции, да и от Америки тоже. Вот хлеб вы добудете сами. Он зреет на плодородных землях Северной Таврии, и до него стоит только протянуть руку из Крыма. Торопитесь! Пшеницы там, по моим сведениям, будет много.
Пшеница, пшеница. Всем она нужна, всем она по вкусу, богатейшая таврическая пшеница.
— Надеюсь побывать и в вашей Таврии, — сказал де Робек.
Неугомонный! Везде ему хочется побывать. Влюблен человек в Россию! Влюблен и хочет ей всячески помочь. Ну что ж. Пришлось Врангелю дать кое-какие обещания. Де Робека они вполне удовлетворили, и он потер руки, как бы заранее предвкушая удовольствие.
Все. Дело сделано. Сговорились. Оба встали.
Итак, им предстоит искать лотосы в малодоступных озерах Сибири. Бродить с рюкзаками за спиной по предгорьям Сихотэ-Алиня. Ну, и, разумеется, быть де Робеку гостем барона в Крыму, где уж непременно отведает каравай из таврической пшеницы.
Вот об этом, выходит, и договорились.
Уже провожая гостя и стоя с ним на палубе, де Робек вдруг ехидно спросил:
— Вы истории не боитесь, генерал?
Врангель озадаченно приподнял плечи.
— Я вас не понял.
— Я спросил, боитесь ли вы истории?
— Я? Почему мне ее бояться?
— Очень хорошо, — сказал весело де Робек. — Не следует ее бояться. Пусть она убоится вас! Человек сильной воли, диктатор, властитель, кто бы ни был, должен подчинять себе и внушать к себе уважение не только в массах, но и сделать так, чтоб сама история его боялась и перед ним трепетала. Это вернее всего обеспечивает успех, что бы там ни говорили в наших демократических странах.
Из всех советов де Робека (а он тут только выполнял волю своих хозяев — главарей мощной Антанты) последний совет верховного комиссара больше всего пришелся по душе барону.
«Насчет монархии и земли еще посмотрим, — думал он, спускаясь на берег с «Аякса». — В одном, конечно, этот хитрый де Робек прав: чудо может совершить только твердая рука. И я буду тверд. О, я буду железно тверд!»
Дальше увидим, каким показал себя барон на деле, а пока скажем лишь, что на другой день он уже отбывал на английском броненосце «Император Индии» в Крым.
«Мощно рассекая волны, уносил меня корабль к родным берегам, — вспоминал Врангель. — Там готовился эпилог русской трагедии».
