— Это кажется нелепым. То есть когда я с тобой.
— Я удивлена, что ты признаешься в этом.
— Ну, я не совсем это имел в виду. Одежда нужна людям, а для вас, гривастых, ничего нет дурного в том, что вы ходите голыми.
— О, да, да! Мы же животные… У которых нет души, — она рассмеялась. — Или что-то в этом роде. Джек, ты помнишь, когда мы были детьми, ты часто убегал к пруду и плавал вместе с нами? Тогда на тебе штанов не было.
— Я был ребенок!
— Верно. Но ты не был таким уж невинным, как воображаешь теперь. Мы часто смеялись над тобой, но не потому, что ты был голый, а потому, что ты считал себя ужасно испорченным и приходил в дикий восторг при мысли о том, что совершаешь грех. Твои родители запрещали это. Если бы они увидели, то порка запомнилась бы надолго.
— Когда мне говорили, что чего-то делать нельзя, ужасно хотелось это сделать! Кроме того, это было так забавно.
— Значит, уже тогда ты не был убежден в том, что нужно стыдиться своего тела. Теперь ты изменился. Начал стыдиться… Позволь же убедить тебя в том, что ты ошибаешься. Я понимаю, почему ваши женщины носят одежду: они стараются скрыть дефекты своего тела, а отнюдь не для того, чтобы подчеркнуть свою красоту.
— Не будь злюкой.
— Ничуть. Я говорю то, что думаю.
Он поднялся, надел шляпу и подобрал куртку.
— Прежде чем я уйду, скажи мне одну вещь. Почему ты уступила мне свои права на жемчуг?
Она выпрямилась и пошла к нему. Каждая капля на ее груди сверкала, как маленькая хрустальная вселенная со своим крохотным солнцем в ее центре. Струйки воды стекали с мокрых прядей ее “конского хвоста” и падали на песок. Она распустила свои длинные волосы, перекинула их на левую сторону и подняла к свету. Желтые и красные пряди переливались на солнце.
Она в упор посмотрела на Джека своими пурпурно-синими глазами. Ее правая рука сделала интимный жест в его сторону и замерла. Он некоторое время смотрел на нее, затем вытянул руку и крепко схватил ее за локоть. Она не отпрянула. Она уступила нежной, но твердой настойчивости его руки и очутилась в его объятиях.
Глава 7
Неделей позже было совершено нападение на армейский обоз. Члены общества замаскировались под сатиров. Днем их маскировка вряд ли могла кого-нибудь провести, да и при плохом освещении достаточно было чуть-чуть приглядеться, чтобы понять что к чему. Их это не беспокоило. Они пошли на это только для того, чтобы дать людям королевы возможность обвинить местных вийров.
Было девять часов вечера, когда они приблизились к таверне, носившей название “Вся из стекла”. Она вся сверкала огнями. Внутри солдаты дули пиво и играли в кости. Фургоны выстроились цепью позади сарая. Сержант присматривал за сменой лошадей в упряжках и даже не поднял глаза, когда первые из участников налета выскочили из-за сарая.
Взять верх над часовыми оказалось делом простым. Мнимые сатиры выскочили из темноты, окружили изумленных солдат и мигом скрутили их. Сопротивление было на редкость слабым. “Так ли уж это удивительно?” — подумал про себя Джек, затыкая кляпом рот одному из этих простоватых парней.
В таверне продолжался пир, будто никто из пирующих не слыхал скрипа тележных осей, сопения животных и стука колес. Выехав на дорогу, участники налета и вовсе забыли всякую осторожность и стали кричать и стегать упряжки. Только тогда распахнулись двери, и из таверны спотыкаясь, с криками и руганью посыпались обозные, все еще держа в руках кружки и деньги.
Джек подумал, что актеры они никудышные: проклятия их были слабыми, и он мог бы сам поклясться, что слышал приглушенный смех.
На протяжении всей долгой обратной дороги он испытывал что угодно, только не чувство дерзости и отваги. Он был разочарован, потому что ему так и не пришлось вытянуть свою шпагу из гибкого стекла. Еще недавно ему так хотелось проткнуть ею кого-нибудь или что-нибудь. Какой-то тяжелый серый груз давил на него, и, как он ни старался, он не мог избавиться от него.
Даже в течение редких встреч с Р-ли он не был в состоянии полностью освободиться от этого затаенного гнева. Слишком много слов были такими же, когда они с Р-ли в первый раз поцеловались.
Он очень хорошо запомнил их. Он набрал побольше воздуха и повторял, что он ее любит, он ее любит, и ему наплевать, если кто-то узнает об этом, если кто-то узнает об этом!
Он прижал ее к себе и поклялся, что говорит то, что думает.
— Да, сейчас ты любишь. Но ведь ты знаешь, что это невозможно. Церковь, государство, родня — все запретят тебе это.
— Я им не позволю!
— Есть один выход. Идем со мной.
— Куда?
— В Тракию.
— Я не могу этого сделать.
— Почему?
— Оставить своих родителей? Разбить их сердца? Предать девушку, которая мне обещана? Подвергнуться отлучению от церкви?
— Если бы ты по-настоящему любил меня, то пошел бы куда угодно.
— О, Р-ли, для тебя это все легко. Но ты же не человек.
— Если бы ты перешел со мной горы и поселился в долине, ты приобрел бы гораздо большее, чем только меня. Ты бы стал таким, каким никогда не будешь здесь, в Дионисии.
— Кем же?
— Идеальным человеком!
— Не понимаю!
— Ты бы стал более уравновешенным, у тебя было бы большее единство тела и души. Твое подсознание работало бы рука об руку с сознанием. Ты не был бы суматошным, подобно ребенку, подобно ненастроенному музыкальному инструменту.
— И все же я не пойму, что ты имеешь в виду?
— Идем со мной. В долину, где я провела три года, проходя обряды посвящения. Там ты будешь жить среди людей, среди совершенных людей. Сейчас ты как бы неотделанный, как бы состоишь из множества отдельных черт, не составляющих единого целого. Просто набор разных черт, и только.
— Значит, я пугаю тебя. Большое спасибо!
— Сердись, сердись, если это тебе поможет. Но я вовсе не хотела обидеть тебя. Я имею в виду, что ты еще не осознаешь всех своих способностей. Они скрыты от тебя. Другими и самим тобой, ты как бы сам с собой играешь в прятки, понимаешь? Отказываешься увидеть, кем ты являешься в действительности!
— Если ты такая цельная, то почему же ты меня любишь? Я же весь разрозненный!
— Джек, у тебя есть такие же возможности стать сильным и совершенным, как у любого гривастого. Ты мог бы там, в Тракии, стать таким, каким должен был стать. Любой человек мог бы, если бы преодолел этот барьер ненависти и страха и научился тому, на что у нас ушли мучительные столетия.
— И ради этого бросить все, что есть у меня сейчас?
— Брось то, что тебе не нужно, а лучшее, доброе — сохрани! Но не решай сам, что является наилучшим, пока не пойдешь со мною.
— Я подумаю над этим.
— Решай сейчас!
