Наконец он посмотрел на нее.
— Ну как, теперь вы готовы разговаривать с нами?
— Я всегда была готова. Просто мне нечего было вам сказать.
— Ваше имя? Согласны ли вы назвать имя, под которым работали?
Зоя посмотрела в глаза на бесформенном и бесстрастном лице. Есть ли в них хоть какой-то интеллект? Неужели он и вправду верит в справедливость обвинений, предъявленных ей, или он сам же их и сфабриковал? Ей никогда не узнать этого.
— Нет никакого имени, — сказала Зоя, — потому что я никогда не была ни шпионкой, ни заговорщицей, ни кем другим. Мне неизвестно, из каких высоких инстанций исходят эти обвинения, но если вы занимаете достаточно большой пост, то знаете, что все они ложные. Знаете так же хорошо, как и я!
Абакумов бросил на нее презрительный взгляд.
— Ваш актерский талант и красноречие нам тут вовсе ни к чему. Нам от вас нужно только одно: имя, под которым вы работали.
— Сколько же раз мне повторять: у меня не было зашифрованного имени, потому что я никогда не была...
Абакумов поднялся и наклонился к ней через стол:
— Вы хоть понимаете, какую глупую ведете игру? Вы изменница родины. Вас могут расстрелять. Я предлагаю вам маленькую надежду.
Зоя кивнула:
— И я бы воспользовалась ею, если бы могла. Но у меня нет другого имени, поэтому я не могу.
Он снова сел.
— Тогда запомните — запомните, прежде чем умрете: во всем виноваты только вы сами.
— Наверно, я в любом случае умру, но по крайней мере знаю, что умру не солгав.
Абакумов вызвал надзирателя.
Судя по крошечным царапинкам на стене, с того дня, как ее водили к Абакумову, прошло две недели. Постоянное молчание и бессонница пагубно сказывались на ее нервах. Только этим Зоя много лет спустя объясняла то решение, которое она совершенно неожиданно для себя приняла.
Однажды утром она подошла к двери и изо всех сил забарабанила по ней. Она стучала не переставая, пока не появилась надзирательница.
— Я хочу видеть своего следователя, — заявила Зоя.
— Когда вы понадобитесь, за вами пришлют, — покачала головой надзирательница.
— Нет! — крикнула Зоя так громко, что надзирательница обернулась, не успев закрыть дверь камеры — Скажите ему, мне надо что-то сообщить ему. Что-то для него важное.
Через несколько минут надзирательница вернулась. Зою привели в кабинет Лихачева. Он кивнул ей:
— Вы что-то хотите мне сказать?
-Да.
— Имя?
— Да, имя. Но только пригласите сюда стенографиста, пусть запишет. Я хочу, чтобы то, что я вам сообщу и что для вас представляет несомненный интерес, было зафиксировано.
Позвонив, полковник вызвал надзирателя и послал его за стенографистом. Когда тот явился и занял свое место, Лихачев кивнул Зое:
— Начинайте.
Зоя глубоко вздохнула.
— Имя, под которым меня знали все шпионы, — Чан Кайши. Ну вот, теперь оно известно и вам.
Лихачев поднял на нее глаза.
— Вы что, принимаете меня за дурака?
— Почему? Я назвала вам свое имя. Вы мне не верите? Вы ожидали, что я назовусь Мата Хари?
— Вот уж не думал услышать от вас такую глупую ложь.
Зоя улыбнулась.
— Раз вы считаете это ложью, значит, вам известно мое имя. Так назовите его.
Он пришел в ярость.
— Кажется, моему терпению приходит конец. Вы просто сами напрашиваетесь на расстрел.
Зою внезапно охватила страшная усталость. Угроза расстрела больше не пугала ее. Она уже так сжилась с мыслью о нем, что угроза эта потеряла для нее всякий смысл.
Она посмотрела ему прямо в глаза и почувствовала полное безразличие к тому, что происходит. Игра окончена — во всяком случае, для нее.
— Вы можете расстрелять меня. Сила на вашей стороне. Но запомните одну вещь: рано или поздно все умирают. Если я умру здесь, я умру как ваша жертва. А когда придет ваш черед умирать, вы умрете как мой убийца. И настанет день, когда правда откроется. И тогда все узнают, что сделали вы, и...
Лихачев поднял руку, останавливая ее. Он улыбался:
— Прекрасная речь, жаль только, что аудитория маловата.
Вызвав надзирательницу, он подозвал ее к столу. Надзирательница вышла и через несколько минут вернулась с двумя мужчинами, одного из которых Зоя, как ей показалось, узнала — он присутствовал на ее первом допросе у Абакумова.
— Мне кажется, вам следует выслушать ее, — обратился к ним полковник. — Эта изменница обвиняет нас в совершении преступлений.
Он повернулся к Зое:
— Можете продолжать.
Зоя почувствовала себя уязвленной.
— Вам представляется весьма забавным играть людскими судьбами, не так ли?
Полковник покачал головой.
— Вовсе нет, мы относимся к этому самым серьезным образом. А теперь продолжайте.
— Собственно, мне все равно, как вы к этому относитесь. Я уже сказала, что в один прекрасный день вся Россия узнает, как вы, все вы тут, обращались с такими, как я. Мы невинные жертвы, а вы наши преследователи. Я жертва этого режима, а вы — мои палачи.
Мужчины переглянулись. Зоя понимала, что сказала лишнее. Скорее всего, она уже подписала себе смертный приговор, но страха не ощущала. К своему удивлению, она испытывала какую-то легкость, даже беспечность, словно избавилась от затаившейся внутри ее мерзости.
Полковник Лихачев встал.
— Вот что я вам скажу. Вы смелая женщина. Но вы и невероятно глупая женщина, раз наговорили такое. Разве только вы действительно хотите умереть.
Он вызвал надзирательницу и приказал ей отвести Зою в камеру.
На следующий день ее привели к Абакумову. Он, как обычно, сидел за столом. На углу стола Зоя увидела свое досье, поверх по-прежнему лежал американский флажок. Коротко кивнув ей, Абакумов взял со стола листок бумаги.
— Вы, конечно, понимаете, что у нас достаточно улик, чтобы расстрелять вас? Но наше правительство — гуманное правительство. А потому вам оставили жизнь, чтобы вы могли на досуге подумать о своих преступлениях. Вы приговариваетесь к двадцати пяти годам тюремного заключения.
Конвоир отвел Зою обратно в камеру. Она ощущала какую-то пустоту во всем теле. Только много позже до нее дошло, что никакого судебного процесса не было, что она не подписывала своих признаний. А сейчас в голове крутилась одна-единственная мысль: выйдет из тюрьмы она уже старухой, с Виктория будет взрослой женщиной, которой уже не нужна мать.
В камеру вошла надзирательница с одеждой, которая была на ней в день ареста.
— Соберите свои вещи. Вас переводят в другое место.
Надевая свою одежду, Зоя поразилась непривычной мягкости материалов. Она медленно водила рукой по шелку платья и меху шубки. От нахлынувших воспоминаний по щекам покатились слезы. Какой же легкой и приятной была ее жизнь, а она этого и не понимала.
