— Как же на нем спать?
— Не хочешь — не спи, — ответила надзирательница и заперла дверь.
Ну что ж, подумала она, утром на нем обнаружат мой труп. Она слезла с металлической полки и стала на помост. Доски тоже были холодные, но все же теплее, чем голый пол. Постучав в стену, она крикнула Руслановой:
— Тебе принесли кровать?
— Тише, пожалуйста. Я ложусь спать.
— Замечательно.
— Мне тепло. По-моему, у меня жар.
— Позови надзирательниц, скажи им.
— Только когда буду знать наверняка. Если мне это только показалось, они продержат меня в этой дыре еще дольше.
Зоя легла на доски. Обхватив себя руками, она поджала ноги к животу. На несколько минут стало теплее, но потом тепло ушло. Всю ночь она пролежала, дрожа от холода. Утром пришли надзирательницы и унесли помост.
На завтрак ей снова дали кружку тепловатой воды, правда, на этот раз прибавив маленький кусочек хлеба. Обеда не было. На ужин — кружка горячей воды и полкусочка хлеба.
Русланова к этому времени убедилась окончательно, что заболела. Она сказала об этом надзирательнице, но та и ухом не повела.
На третий день вместе с теплой водой и хлебом Зое дали несколько таблеток, должно быть, решила она, какие-то витамины. Она постучала в стенку Руслановой. Не получив ответа, постучала снова, приложив ухо к стене. До нее донесся едва слышный голос Руслановой, но слов она не разобрала. Зоя подошла к двери и стучала до тех пор, пока не пришла надзирательница.
— Женщина в соседнем карцере. По-моему, она очень больна.
— Тебя это не касается, — ответила надзирательница.
Зое стало казаться, что от голода и холода у нее мутится разум. В какой-то момент ей привиделось, что в камеру вошел отец и протянул к ней свои беспалые руки. Зоя сидела на полу в углу камеры. «Папа? Что такое?» — спросила она вслух, поднимаясь с пола. И тут он исчез, а она снова опустилась на пол. Она тряхнула головой, прогоняя наваждение. Нет, нет, это не отец. Он же умер.
Она снова принялась хлопать себя по бокам, по плечам, по всему телу, чтобы хоть немного разогнать кровь, но ей очень скоро пришлось от этого отказаться — от сырости каждое движение отдавало в плечевых суставах страшной болью.
На четвертый день надзирательница, открыв дверь, объявила, что она может выйти из карцера.
Две другие протащили мимо Русланову. Лицо Лиды было покрыто испариной. Зою направили в тюремную больницу для ухода за ней. У Руслановой оказалось воспаление легких.
Когда Лида чуть окрепла и могла сидеть и говорить, Зоя поделилась с ней планами начать голодную забастовку, чтобы добиться права на переписку.
— Моя сестра наверняка писала мне. Александра обязательно выяснила бы, где я нахожусь. Она знает, как это сделать. И они должны отдать мне ее письмо.
Русланова пожала плечами:
— Это рискованно. Они снова упекут тебя в карцер. Умрешь с голоду, и все.
Зоя тоже пожала плечами:
— А что я теряю? Двадцать лет, а то и больше в этой тюрьме?
Русланова взяла ее за руку:
— Если с тобой что-нибудь случится, мне будет очень тяжело. Но на твоем месте я поступила бы так же.
Когда их вернули в камеру, Зося устроила шумный спектакль.
— Внимание, дамы, внимание! После приятно проведенного отдыха к нам вернулись две наши героини. Обратите внимание, как чудесно они загорели!
На следующее утро, когда надзирательница принесла чай с хлебом, Зоя снова обратилась к ней по поводу права на переписку.
— Об этом доложено, — ответила надзирательница— вопрос находится на рассмотрении.
— Все еще на рассмотрении? — спросила Зоя. — С этого момента я перестаю есть и буду голодать до тех пор, пока вы не отдадите мне письмо от моей сестры. И не разрешите мне ответить ей. Я знаю, оно у вас.
Надзирательница передернула плечами:
— Если ты такая дура, чтобы не есть, мое дело сторона.
И унесла чай с хлебом.
— Дамы, перед вами отважная женщина, — возвестила Зося. — Надеюсь, вы гордитесь тем, что судьба свела вас с великой подвижницей, вставшей на защиту человеческого достоинства.
— Угомонись, Зося, — сказала Зоя. — Не все можно превращать в балаган.
Она не на шутку испугалась. Она объявила о голодовке в присутствии всей камеры. Теперь у нее уже нет выхода, придется идти до конца. Что, если у нее не хватит сил? Может, дальше и правда незачем жить, но ведь умирать она тоже пока не готова.
Ей стоило большого труда отказаться от обеда. Ближе к вечеру у нее начались голодные боли в желудке. Они прошли только поздним вечером. Через час после того, как она отказалась от ужина, дверь камеры открылась и вошел какой-то тюремный начальник.
— Вон та, — надзирательница указала на Зою.
— Это ты та дура, которая отказывается от еды? — спросил офицер.
Зоя кивнула:
— Уверяю вас, мне очень хочется есть. Но для меня гораздо важнее получить разрешение написать письмо, что предусмотрено моим приговором, а также получать письма.
— Нам решать, а никак не тебе, на что у тебя есть права. Не начнешь с завтрашнего дня есть, будем кормить насильно. Уверяю тебя, процедура не из приятных.
Когда он ушел, никто не произнес ни слова.
На следующий день, когда Зоины сокамерницы готовились к ежедневной утренней прогулке, в камеру вошли две надзирательницы и мужчина, которого она никогда прежде не видела. Надзирательницы втащили маленький столик, на котором что-то лежало, прикрытое салфеткой. Одна из надзирательниц показала мужчине на Зою. Кивнув, он приказал:
— Уведите остальных.
Женщин построили в шеренгу и вывели из камеры. Мужчина повернулся к Зое.
— Вы отказываетесь от завтрака?
Зоя утвердительно кивнула.
— Ваш приговор предполагает, что вы должны прожить двадцать пять лет. Если вы не будете есть, вас будут кормить насильно.
Он подал знак надзирательницам, и те, встав по обе стороны от Зои, схватили ее за руки. Она пыталась сопротивляться, но была слишком слаба. Они потащили ее к койке, и Зоя до того, как ее повалили, успела заметить, что мужчина — как потом оказалось, тюремный врач — снял со столика салфетку и взял длинный шланг.
Она крепко сжала зубы, даже почувствовала горечь в горле, а затем потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, горло саднило. Значит, они все-таки накормили ее.
Отказавшись от обеда, она приготовилась к неминуемым новым испытаниям, но врач не пришел Не появился он и вечером. И все же она знала, что он обязательно придет утром.
Но утром надзирательница принесла чай с хлебом и, не дожидаясь отказа Зои, протянула ей письмо.
— Вот. Тебе. Только что пришло.
Она победила!
Зоя ничего не сказала надзирательнице. Пусть ее тюремщики, если хотят, делают хорошую мину при плохой игре, подумала она. Она осмотрела конверт, ища марку, но марка была оторвана.
