мыслях этого не было. Потому что я поклялась себе не писать об этом до твоей встречи с отцом.
Виктория повернулась к ней лицом. Оно было залито слезами.
— Расскажите мне о нем.
Когда Ирина закончила рассказ, Виктория потянулась к ней и поцеловала в щеку.
— Спасибо, Ирочка, и простите меня. Я верю вам.
Поколебавшись секунду, она спросила:
— Значит, он не рвал моей фотографии? И никогда не говорил, что не верит, будто я его дочь?
— Нет. С той минуты, как он услышал твое имя, он знал, что ты его дочь.
Впервые за все время Виктория улыбнулась. Но тут же лицо ее снова омрачилось.
— Тогда почему он ни разу не приехал повидаться со мной? Почему никогда не написал?
Те же вопросы задавала себе и Ирина, и у нее не было ответа на них. Но она понимала, что Виктории надо что-то ответить.
— На это есть немало причин, Виктория. Ты ведь знаешь, он уже пожилой человек. Может, он болен, а может, уже и умер.
Виктория неистово замотала головой, и из глаз ее снова полились слезы.
— Нет, не говорите так! Он должен жить!
Ирина взяла ее за руку, пытаясь успокоить.
— Могут быть и другие причины. Ты ведь знаешь, что его однажды выслали из Советского Союза. Таких вещей не забывают. Весьма вероятно, что ему не дали визы...
Но Виктория не слушала.
— Я знаю, он не умер. Я чувствую это. Я хочу увидеть его, хотя бы на одну минутку. Вы не понимаете, никто не понимает...
— Я понимаю, Виктория.
— Нет! Никому не понять, каково это — прожить всю жизнь незаконнорожденной. Когда тебе все об этом напоминает. Какую бы анкету я ни заполняла, я всегда делала прочерк в графе об отце. Я не могу указать «отца нет» или «отец неизвестен». Это все равно что сказать «я не знаю его, он не существует». — Она схватила Ирину за руки. — Вы должны найти его для меня, Ирина. Он мне так нужен!
— Я попытаюсь еще раз. Но ты должна быть готова к тому, что его уже нет.
— Тогда отыщите его могилу и пришлите мне фотографию. Хоть что-то должно у меня от него остаться.
— Хорошо. Я попытаюсь.
Виктория снова ее поцеловала. Ирина встала и,
посмотрев на нее сверху, сказала:
— На это может уйти много времени.
— Знаю.
— Но когда я найду его, ты будешь здесь, Виктория. — Ирина произнесла эти слова очень медленно, чтобы до лежащей на кровати женщины дошел их смысл.
Виктория вспыхнула.
— Что вы имеете в виду, Ирочка?
— А то, что, если вы с отцом сможете встретиться, неужели ты хочешь, чтобы он увидел тебя такой, какая ты сейчас? Если мне удастся найти его живым, будешь ли жива ты?
Виктория улыбнулась.
— Я буду жива. Считайте, что с этой минуты я бросила пить.
Ирина посмотрела на нее. Что это — правда или театральный жест актрисы, попавшей в драматическую ситуацию?
Виктория кивнула.
— Вот увидите, Ирочка. Теперь у меня есть ради чего жить.
ВИКТОРИЯ
К тому времени, как мы возвратились в Москву, я полностью прекратила пить и увидела Колю совсем другими глазами. Передо мной предстал какой-то монстр, который никого не любил, кроме себя. Он ничего не ценил, только свой собственный талант. Любовь ко мне, о которой он мне прожужжал все уши, была сродни его любви к зубной щетке или пиджаку. Это были его вещи, его собственность. Точно так же он относился и ко мне.
Он возненавидел меня, поскольку я смогла сделать то, на что сам он был неспособен, и стал мучить своими нескончаемыми рассуждениями.
— Думаешь, Бог скажет: «Ах, как замечательно, что она смогла бросить пить»? Думаешь, Бог скажет: «Что ж, придется вознаградить ее за то, что она больше не пьет, а потому я повелю сохранить жизнь ее папочке и помогу этой профессорше отыскать его для моей ненаглядной Виктории?»
Наконец-то я поняла, кому вручила свою судьбу.
— Ты чудовище, Коля. Я справилась с этой напастью не для кого-то, а для себя.
— Ха-ха! Что за прекрасные слова! Не иначе как из какого-нибудь твоего фильма? Ты ребенок, Вика, взрослый ребенок, который путает киносюжеты и реальную жизнь. Проснись! Это не кино. Твой отец наверняка уже умер, и от того, бросишь ты пить или нет, ничего не изменится!
Я убежала из дому. Я знала Колю. В запое, как сейчас, он талдычил об одном и том же, пока не напивался до потери сознания.
Я пошла к реке и, присев на берегу, задумалась. Мне трудно было бы смириться с мыслью, что мой отец умер, но я понимала, что, если это произойдет, мне придется смириться. Я не ребенок, как утверждает Коля, и вовсе не живу в мире киногрез. Если Ирина Керк сообщит нам печальное известие, я найду в себе силы пережить его. Я бы не выдержала такой жизни так долго, если бы проводила ее лишь в мечтах и фантазиях.
Моим чувствам к Коле пришел конец. Впервые я поняла, что влюбилась в киносценариста, не разобравшись, что он за человек. Он жил лишь ради того, чтобы пить и писать, губя всех, кто оказывался рядом. Он не бросил пить, даже угодив с сердечным приступом в больницу, куда я, как последняя дура, таскала ему каждый день обед почему-то считая себя виновницей его недуга. Едва выписавшись из больницы, он снова начал пить.
Я понимала, что буду и дальше восхищаться его талантом, но я должна во что бы то ни стало освободиться от него. Остаться с Колей — значит погибнуть вместе с ним. Но как от него освободиться? Сколько раз мы с мамулей выставляли его из дому, а он снова возвращался как ни в чем не бывало. Его эгоизм не допускал и мысли, что кто-то может отвергнуть его. Не хотеть его, если он кого-то хочет? Да это просто не укладывалось у него в голове.
В конце концов мамуля нашла способ избавиться от него. Произошло это как-то вечером, когда Коля, по своему обыкновению, напился и нес очередную нескончаемую околесицу. Трудно было даже понять, о чем он говорит, так заплетался у него язык.
И вдруг я возьми и скажи:
— Если бы кто-нибудь хоть раз увидел его в таком состоянии, мы бы, глядишь, и избавились от него.
Мамуля сразу поняла, к чему я клоню. Ведь стоило мне пожаловаться на Колю кому-нибудь из его друзей — коммунистов или членов Союза писателей, они воспринимали мои слова так, словно это была чистая околесица.
— Да, он немного выпивает, — заявил мне один из них, — но при этом всегда остается человеком.
Мамуля ушла в свою комнату. Я слышала, как она говорит с кем-то по телефону. А вскоре в квартире появились гости — председатель Колиной писательской организации, милиционер, врач, секретарь партийной организации. Когда они пришли, Коля был в ванной.
— Я пригласила вас сюда, товарищи, — вежливо начала мамуля, — чтобы вы воочию увидели человека, столь высоко вами ценимого, человека, которого мы вытащили из грязной лужи, не то он бы в ней захлебнулся.
В ответ раздался возмущенный ропот.
Я сказала:
