в отпрыске не чаял. Выучил Финви читать и писать, рассказывал о мире, обещал, как малыш подрастет, взять его с собой в поход… В общем, конец этой истории был куда более прозаичен, чем начало. Когда Финви стукнуло девять, добрый (и, увы, немолодой) папа умер. А у этого самого папы помимо Финви имелось еще пятеро сыновей, причем рожденных от законной супруги. Им отцовские забавы никогда не нравились и еще меньше нравился сводный братец. Их было шестеро, а наследство – одно. Поэтому сразу после похорон Финви оказался на улице…
– А что ж ты к материной родне не пошел? – помолчав, спросил Ивар, глядя на повесившего нос бродягу.
Тот махнул рукой:
– Я ж ведь и не знал их вовсе. А Коннемара большая… Да и кому нужен лишний рот, сударь?
– Ну я так понял, что за твою мать им неплохо перепало! Глядишь, приняли бы, чего уж там?
– Это навряд ли. Опять же с деньгами они могли и в место получше перебраться! Где их искать-то, столько лет спустя? – Финви тяжело вздохнул – воспоминания о беззаботном детстве нагоняли на него тоску. – Так и пошел бродить. Повезло, хоть грамоту знаю! Где кому письмишко накропаю, где историю расскажу из былин – покормят… Так вот и живу. Жил, точнее, покамест вы не пришли.
– Ты и сейчас пока еще не умер, – хмуро отозвался лорд Мак-Лайон. – Геральдику-то откуда знаешь? Тоже папина заслуга?
– Его. – Грустная улыбка тронула губы бродяги. – У меня знаете какая память на картинки!.. Один раз увижу – и все, запомнил! А в отцовском поместье много всякого было. Свитки, гобелены старинные с гербами по полям… И монастырь у нас стоял неподалеку. Папа туда много жертвовал, его аббат уважал, ну и я частенько бывал там, понятно… В монастыре такая библиотека!
– Просвещенный у тебя родитель, однако, – пробормотал Ивар. – И со связями. Чего ж ты к монахам- то не подался? И сыт был бы, и обут-одет, и при деле.
– Чтоб там служить, – серьезно сказал Финви, – вера нужна! Настоящая. И постриг принять. В господний храм – да за-ради сытого брюха?.. Нет, сударь. Не по мне такое. Я уж лучше померзну…
– Ты гляди, Творимир, какой нам праведник попался! – насмешливо фыркнул королевский советник. – Пробу негде ставить… Один вопрос – и что с ним теперь делать?
– Эх, – поразмыслив, махнул рукой русич.
Командир вздернул брови:
– Уверен?
– Эх! – кивнул тот.
Финви, мало что понимая в этом странном диалоге, настороженно переводил взгляд с одного «наемника» на другого. Ивар помолчал, сосредоточенно выстукивая пальцами по деревянной стене сарая, тряхнул головой и сказал наконец:
– Ладно. Рискнем. – Он посмотрел на бродяжку. – Значит, так, образованный ты наш, можешь выдохнуть, бить не будем. И даже заплатим все, что обещали… Но есть одно условие.
– Все, что вам будет угодно! – едва не прослезился от благодарности парень.
Ивар хмыкнул:
– Ты поосторожнее с обещаниями, балбес. Выполнять ведь придется… Теперь что касается условия: с этой минуты и до тех пор, пока мы с Творимиром не покинем берегов Ирландии, ты поступаешь к нам на службу. Пока что – мальчиком на побегушках, дальше видно будет… А на тот случай, если захочешь сдернуть пораньше, запомни: вот он, – лорд кивнул на молчавшего русича, – тебя при необходимости найдет даже под землей. А когда найдет, церемониться не станет… И я тебе в таком случае очень не завидую.
– Да понял я, понял, – окончательно сник Финви. Признаться, он именно слинять в ближайшее время и планировал… Но, подняв голову, встретился взглядом с льдистыми глазами русича и понял, что дело швах. Придется служить. «С другой стороны, – подумал он, – хоть живой останусь… Еще и при денежках, если повезет… Странные какие-то наемники. Клянусь святой Бригиттой – очень странные!»
– Эх, – напомнил Творимир, взглядом указывая на дорогу.
«Ах ты, черт! – спохватился лорд Мак-Лайон. – Совсем с этим балбесом про все позабыл!.. Нам же у ворот быть надо. Письмо, вероятно, леди уже прочитала… И, значит, с минуты на минуту пришлет за нами кого-нибудь. А мы тут по задворкам бродяг трясем!»
– Пошли, – велел Ивар, выворачивая из-за угла сарая.
Творимир кивнул Финви и двинулся следом. Повесивший нос проводник, за неполные пять минут поднявшийся в должности до личного слуги сразу двух подозрительных иноземцев, плелся в хвосте. Парнишка думал о том, что в портовые таверны он больше ни ногой. И еще о том, что новообретенные хозяева вовсе никакие не наемники!.. Фамилии знатных людей Ирландии, которые Финви услыхал еще тогда, сидя под столом… Упорное стремление попасть именно к О’Нейллам, хотя предложения были и получше… И наконец, тот свиток с королевской печатью! «Вот это ты влип, дружок! – про себя горько усмехнулся бродяга. – Вот это ты влип».
Брат Колум поднял голову от исписанного наполовину листа и бросил озабоченный взгляд на сморщенный огарок свечи. Надолго ее не хватит, успеть бы закончить… Свечи стоили недешево, равно как и бумага, но если первые закупались на всю общину, то с пергаментом дела обстояли сложнее – на него приходилось зарабатывать самому. Потому как одно дело – ведение летописей (что являлось его почетной обязанностью), и совсем другое – личные записи! К конспектированию всякого рода событий, далеких от истории и служения Господу, у брата Колума имелась особая склонность. В бытность свою странствующим монахом он частенько жертвовал вечерней молитвой, чтобы послушать в каком-нибудь кабачке красноречивого сказителя и под шумок записать новую занятную историю. После, разумеется, искупая сей маленький грех ночными бдениями… Однако на Скеллиг-Майкл барды не захаживали, а послушники да паломники, устремленные помыслами к Всевышнему, ничего любопытного брату Колуму поведать, как правило, не могли. Посему монах в основном живописал природу, особенности поведения птичьих колоний, коих на острове был не один десяток, да изредка, когда в бедной на события жизни Скеллига происходило что-нибудь мало-мальски интересное, вел свой маленький дневник.
Как раз этим он сейчас и занимался, тревожно косясь на дрожащий свечной огонек и сжимая в измазанных чернилами пальцах перо. Для личных записей брат Колум определил себе ночное время: днем ему и без того было чем заняться, к тому же келью он делил с братом Далланом, который спал как убитый и которому по причине полной слепоты свет не мешал совершенно… Наконец, летописец попросту стеснялся этой своей маленькой слабости к «пачкотне бумаги» (как пару раз обронил прагматичный брат Лири) и предпочитал держать ведение дневника в секрете. Само собой, остальные члены общины прекрасно знали, отчего в келье брата Колума иногда по полночи горит свет, но предпочитали помалкивать, чтобы не смущать товарища. Аббат закрывал глаза на стремительный расход свечей, остальные монахи отдавали вечно нуждающемуся в бумаге брату излишек своего рыбного улова для продажи, послушники, из тех, кто давно жил на Скеллиге, старались каждый раз привезти с большой земли то чернил, то пучок заточенных гусиных перьев, а то, если удавалось выгадать пару монет, и лист-другой пергамента. Даже брат Лири, который поглядывал на любителя поскрипеть пером с некоторым ехидством, старался не слишком часто прохаживаться на этот счет: брата Колума на Скеллиге уважали за ученость и любили за добродушный, смешливый характер…
Монахи жили по двое – тесных каменных келий, похожих на пчелиные ульи, на острове было всего шесть. Да, община состояла из тринадцати человек, но один из братьев, согласно установленной очередности, раз в две недели проводил ночь в молебном доме, над святыми книгами, поэтому трудностей, связанных с ночлегом, монахи не испытывали. А уж сейчас и подавно, ведь из тринадцати их осталось только одиннадцать… Брат Колум опечаленно вздохнул и с удвоенным усердием застрочил по пергаменту. Он уже успел письменно отдать должное двум покойным братьям, Гэбриэлу и Мэлейну, и в данный момент с искренним состраданием и душевной болью описывал удручающее состояние другого члена общины – брата Ниалла. Как ни грустно было это осознавать, но последний в самом скором времени должен был уйти прямиком за остальными… Буквы наскакивали одна на другую, торопливо складываясь в слова.
Брат Ниалл, третьего дня вытесывая из камня надгробие для усопшего брата Мэлейна, поранил ладонь. Такое случалось часто, поэтому монах привычно промыл рану серебряной водой
