тем более что в походах передовой и сторожевой полки часто сливались. Ниже всех находились воеводы полка левой руки.
Если новоиспеченного воеводу устраивало назначение, он «брал списки» и отправлялся на войну. Если же нет — вот тут и начиналось самое интересное для дворян и самое неприятное для властей. Сын боярский не брал списков с назначением, отказывался исполнять порученную службу и просил возбудить дело и пересмотреть решение — «меньше такого-то мне быть невместно». Власти подобные иски терпеть не могли, называли «дурованием», но были вынуждены «давать счет», то есть рассматривать аргументы сторон, почему они не могут принять данного назначения (в основном это были перечисления служб предков, кто и когда был кого «больше»).
У нас нет подробных данных для эпохи Василия III, но нет оснований считать, что она чем-то принципиально отличалась от более позднего времени. По подсчетам американского историка Н. Коллманн, из 1076 местнических дел XVI–XVII веков истцы выиграли всего 14. Жалкий один процент! То есть государь практически никогда не менял решений. Лишь в 24 процентах случаев — и это, видимо, надо считать победой истца — объявлялось безместье или проблемы спорщиков решались как-то иначе (обещанием властей решить дело после службы, переподчинением истца непосредственно первому воеводе, отставкой, новыми назначениями и т. д.)[64]. Истец при этом нередко страдал лично, отставки сопровождались опалами, но зато он не допускал создания прецедента. Назначение на должность, влекущее «поруху чести» для всего рода, не состоялось — это было главным. До личной ли судьбы тут…
Но столь ничтожное количество победителей создает впечатление, что это была какая-то социальная игра с заранее известным сценарием и результатом. Неужели люди в здравом уме будут надеяться на шансы 1 к 99 и в течение двухсот лет с упорством, достойным лучшего применения, требовать «дать суд» в ситуациях, когда проигрыш суда был почти очевиден? Вероятнее, о местнических проблемах было важнее заявить, продекларировать их, зафиксировать свой протест, чем реально добиться перемены дела.
Власти, как уже говорилось, относились к местничающим дворянам без симпатии. Взыгравшие амбиции отдельных сановных индивидуумов могли спутать все карты, сорвать воинский поход (раз воеводы отказываются «брать списки», то кто будет командовать войском?). Поэтому довольно рано, как раз в конце правления Ивана III и при Василии III, возникает практика назначений «без мест». В отдельных случаях, когда возиться со взыгравшей воеводской гордыней было совсем неуместно и некогда, поход объявлялся «без мест», то есть данные служебные назначения делались без учета иерархии родов и в дальнейшем не считались в будущих местнических спорах как прецеденты. Первый известный нам поход «без мест» датируется 1495 годом (поход русской армии под Выборг). А первое употребление термина «безместно» датируется уже временем Василия III, 1506 годом, при назначениях в поход под Казань. Хотя основное развитие «безместные» назначения получили начиная с 1530-х годов.
Последний вопрос, который необходимо затронуть, — о количестве русской знати. Эта проблема непосредственно связана с оценками численности русского войска в начале XVI века (ядром которого была дворянская конница) и, соответственно, с определением военного потенциала России.
В трудах историков можно встретить разные цифры размеров дворянской конницы — от 50 до 300 тысяч. Большие цифры являются плодом фантазии современников, в основном европейских, изображавших русских как огромную дикую орду, берущую не воинским мастерством, а количеством. Они разоблачаются очень просто: даже если принять численность поместного войска в 75 тысяч человек, при этом считать, что детей боярских было 25 тысяч, а 50 тысяч — боевых холопов-послужильцев, которые должны были выставляться с каждых ста четей поместья, то в итоге получается семь с половиной миллионов четей — такого размера помещичьих хозяйств Россия, по словам историка А. Н. Лобина, попросту не имела. Гораздо более реальными выглядят оценки размеров русской армии в первой трети XVI века в 40–50 тысяч, при этом остается дискуссионным вопрос, сколько в этих тысячах было собственно дворян, а сколько — боевых холопов. Наиболее вероятно соотношение 1:1, то есть количество служивших в вооруженных силах дворян должно оцениваться в 20–25 тысяч человек. Эти люди (не считая молодых недорослей, старых и увечных, детей, женщин) и составляли при Василии III основу русского дворянства как социальной силы.
Крестьяне
Сельских жителей с XV века все чаще именуют просто: «крестьяне», то есть «христиане». Это были просто «люди», «христианские люди», та паства из простолюдинов, о которой для ее идентификации можно сказать только то, что она поклоняется Христу. Увы, русское крестьянство этого времени абсолютно безлико. Крестьяне не оставили после себя никаких текстов, по которым можно было бы восстановить мир их личностей — да и был ли он, этот мир?
Считается, что средневековье не знало личностей. Даже наоборот — для русского крестьянства эпохи Василия III вполне приложимы слова французского историка Ж. Ле Гоффа, сказанные им о средневековом европейском обществе. Он писал, что оно было едино и боролось со всем, что может покуситься на это единство. Индивид растворялся в общности, главной из которых и было осознание себя как «христиан», как части «христианского мира». Недаром гордыня, индивидуализм являлись самыми страшными грехами. Люди верили, что спасение может быть достигнуто лишь в группе и через группу, а самолюбие есть грех и погибель. Ни в летописях, ни в житиях, ни на иконах не изображались частные свойства человека. Были физические и социальные типы, но не индивиды. Личность, по выражению Ле Гоффа, погребалась под «грудой общих мест»[65].
Крестьяне на Руси были:
Крестьяне жили в различных типах поселений:
•
•
•
•
•
