который, прожив десятилетия в Англии, стал наполовину англичанином и требовал свободы и национальной независимости Ирландии в интересах социалистического движения английских рабочих»{121}.
Но если «рабочие не имеют отечества», зачем требовать самоопределения маленьких народов? Поскольку социализм требует, по словам самого Ленина, международного единства и уничтожения существующих национальных границ, зачем создавать новые препятствия на пути к единству? Выступив 1 ноября 1914 г. в пользу создания «Соединенных Штатов Европы» на развалинах Германской, Австро- Венгерской и Российской империй{122}, Ленин позже передумал, вернее, как это ни странно, позволил себя переубедить Карлу Радеку (впоследствии советскому специалисту по международным вопросам) и Инессе Арманд, и 23 августа 1915 г. снял лозунг о Соединенных Штатах Европы, объявив его неправильным{123}. «Лозунг, — писал Ленин, — неуязвим, как политический лозунг». Но «с точки зрения экономических условий империализма… Соединенные Штаты Европы, при капитализме, либо невозможны, либо реакционны». Ленин выдвинул новый лозунг: «Соединенные Штаты мира» {124}.
Какой же смысл тогда требовать освобождения колоний или самоопределения маленьких наций? Как мог Ленин защищать в одно и то же время самый широкий интернационализм и самый узкий национализм? Товарищи Ленина, в частности Николай Бухарин, возражали.
Бухарину, которому суждено было стать выдающимся и популярным советским вождем, было всего двадцать семь лет в 1915 г., когда он выступил против Ленина по вопросу о самоопределении. Бухарин любил Ленина, но не был слеп. В октябре 1916 г., накануне отъезда в США, где он пробыл до мая 1917 г. (в 1917 г. он вернулся в Россию через Японию), Бухарин написал Ленину письмо, прося об одном: если Ленин хочет продолжать полемику, то пусть ведет ее в таком тоне, который не вынудил бы Бухарина пойти на полный разрыв, — Бухарину было бы, как он пишет, невыносимо больно, если бы совместная работа оказалась невозможной и в будущем, при всем том уважении и любви, которые он питал к Ленину как к своему революционному вождю.
С течением войны нервы Ленина становились все более напряжены. Его раздражение усугублялось тяжелыми материальными условиями. «О себе лично, — пишет он Шляпникову осенью 1916 г., — скажу, что заработок нужен. Иначе прямо околевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем». Мать Ленина, получавшая от правительства щедрую пенсию (1200 зол. рублей в год) и посылавшая часть денег мятежнику-сыну в Сибирь и в Европу, уже три месяца как умерла. Отсюда нужда Ленина. Указывая своему корреспонденту на необходимость «вытащить силком деньги» у издателей, Ленин с горечью заключает: «Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне». (Тринадцать месяцев спустя он стал главою советского правительства.) В том же письме Ленин жалуется на отсутствие контакта с движением в России: «Самое больное место теперь: слабость связи между нами и руководящими рабочими в России!! Никакой переписки!!.. Так нельзя»{125}
Соратники Ленина не решались высказывать свои сомнения: они принимали во внимание душевное напряжение Ленина и боялись навлечь на себя его гнев. Однако норвежская группа большевиков, включавшая Бухарина и Пятакова, отвергла тезисы Ленина. В своем манифесте Бухарин и Пятаков обрушились на лозунг самоопределения наций, называя его
Отповедь Ленина была и впрямь грубой: Бухарин и Пятаков скатились в болото, их идеи не имеют ничего общего ни с марксизмом, ни с революционной социал-демократией, каждая их фраза неправильна.
А. Г. Шляпников написал Ленину, осторожно порицая его за неуживчивость и бестактность по отношению к группе Бухарина. Ленин оставался непреклонен лично. По существу, однако, позиция его была умеренной. Он понимал, что теоретическая схватка с Бухариным — отравленный дротик старшего бойца против сверкающего меча младшего — не приведут ни к чему. Поэтому он решил предоставить небо птицам, а сам занял позицию, которую обычно называли «реформизмом». Он стал утверждать, что не только право наций на самоопределение, но и все основные требования политической демократии достижимы при империализме, но не полностью, а лишь частично, и как редкое исключение. Это утверждение содержало прикрытую противоречием уступку: «все требования» достижимы «как редкое исключение». Мы должны требовать освобождения угнетенных народов, говорил Ленин, не в общих, туманных фразах, не откладывая вопроса до установления социализма.
Целью Ленина оставалось «неизбежное слияние наций» при революционном социализме. Но достичь этой цели можно было, по мнению Ленина, только пройдя через переходный период полного освобождения всех угнетенных наций, т. е. свободы их отделения. Переходный период мог быть либо капиталистическим, либо «переходным периодом диктатуры угнетенного класса». Из принципа свободы отделения от капиталистического или социалистического государства Ленин делал вполне определенные выводы. Конкретно, говорил Ленин, это политическое, демократическое требование означает полную свободу вести агитацию в пользу отделения и свободу решать вопрос об отделении путем референдума той нации, которая желает отделиться.
Чтобы прикрыть свой незащищенный теоретический фланг, Ленин делает новый идеологический поворот. Только что он защищал принцип отделения. Теперь он возражает против этого принципа. Требование самоопределения, пишет он, вовсе не является требованием отделения, раздела, образования маленьких государств. Оно представляет собой лишь логическое выражение борьбы против национального угнетения в любой его форме. Чем ближе подойдет демократическая государственная система к полной свободе отделения, утверждает Ленин, тем реже и слабее будет на деле стремление к отделению.
Таким образом, главе «демократической диктатуры», надо только подтвердить, что его правительство признает неограниченное право наций на самоопределение, чтобы доказать, к своему удовлетворению, что «на деле» никто отделяться не желает. Хрущев применил этот гамбит в 1960 г. в Нью-Йорке, доказывая, что ни одно национальное меньшинство СССР не желает отделиться.
Ленин видел все вопросы в свете их возможного значения для будущей социалистической революции, а пока она не пришла, для усиления классовой борьбы. «Социалистическая революция может начаться в самом ближайшем будущем, — пишет Ленин в марте 1916 г.{127} — Возможно, однако, что до начала социалистической революции пройдет пять, десять и более лет». Промежуток следовало заполнить действиями, которые ослабили бы капитализм, империализм и оппортунистический социализм. Поэтому политика, выработанная Лениным для царской России, включала освобождение территорий, аннексированных в прошлом: «Финляндию, Польшу, Курляндию, Украину, Хиву, Бухару, Эстляндию и прочие невеликороссами заселенные области»{128} . «Мы, — заявил Ленин, — никоим образом не против борьбы за реформы»{129}. Самоопределение было одной из тех реформ, которых можно было добиться при капитализме.
Даже тогда, когда он не мог заплатить за комнату в швейцарском пансионе, Ленин оставался практическим политиком. Он разбавлял теорию практическими приемами и с легкостью переходил от интернационализма к национализму и обратно. Как теоретик он считал необходимым существование больших интернациональных государств, на практике он надеялся на то, что распад существующих больших государств сделает их легкой добычей для революции.
Готовность Ленине считаться с национализмом как с эмоциональным фактом и потенциальным революционным фактором рассердила не только Бухарина и других левых большевиков, но и немецких левых социалистов, особенно Розу Люксембург, чья брошюра «Кризис социал-демократии» была нелегально напечатана в Германии в 1916 г. под псевдонимом «Юниус». Ленин заметил «недостатки и ошибки» в этой
