старой семейной вере.
Однако поверить приходится — молись Асклепию,[34] и скоро мать родную, не то что свою исконную веру, забудешь.
И что странно, даже дико — все эти тонкости применяются к любому, ко всякому встречному- поперечному в отелях, поездах, реже — к публике на борту парохода, хотя в конце концов и к ней тоже. Встретил мужчину или женщину — и сразу видишь по каким-то неуловимым, мельчайшим черточкам, приличный это человек или нет. У приличных
Одно плохо во всей этой истории — я даже не побоюсь сказать, чертовски плохо: принимая правила игры, ты остаешься в неведении. Ты не начинаешь лучше разбираться в том, что я перечислил.
Не верите? Могу привести любопытный пример. Не помню точно, когда это случилось, в первый ли наш общий сезон — я имею в виду, конечно, первый год нашего пребывания в Наухайме вчетвером, потому что для нас с Флоренс это был уже четвертый приезд, — нет, скорее во второй. Этот случай передает всю необычность нашего общения и то, как стремительно мы стали близки с Эшбернами. Кажется, никто из нас не готовился заранее отправиться на экскурсию; все произошло само собой, словно мы уже успели вместе побывать во многих местах и хорошо узнать друг друга…
Впрочем, Флоренс давно хотела побывать в тех местах, куда мы отправились, так что в каком-то смысле поездка была спланирована заранее. Лучшего гида по археологическим раскопкам, чем Флоренс, и представить себе нельзя: всё-то она облазит, все покажет, вплоть до окошечка, из которого когда-то некто смотрел на чью-то казнь. Она никогда не повторялась: каждая такая экскурсия была единственной в своем роде. Опираясь только на Бедекера,[35] она могла рассказать о любом памятнике европейского зодчества. Думаю, не хуже, чем о любом американском городе с прямоугольными кварталами и пронумерованными улицами, где трудно потеряться, переходя с Двадцать четвертой на Тридцатую стрит.
Так вот, в пятидесяти минутах езды по железной дороге от Наухайма есть старинный город М. Он раскинулся на огромной базальтовой скале, и ведет к нему распадающаяся на три рукава дорога. На самой вершине стоит замок. Это не крепость в виде монолитного квадрата, как, скажем, в Виндзоре, а скорее замок из сказки — с черепичными скатами крыш, башенками с флюгерами в форме позолоченных петушков, играющих на солнце. Это замок Святой Елизаветы Венгерской. Жаль, что он находится на территории Пруссии. Мне никогда не доставляло особого удовольствия туда ездить. Но сам городок очень старинный, там много церквей с двумя шпилями, а замок издали кажется пирамидой посреди зеленой долины Лана.[36] Будь их воля, Эшбернамы туда специально не поехали бы, да и я бы скорей всего остался дома. Однако по негласной договоренности все согласились. Раза три или четыре в неделю курортникам предписано ездить на экскурсии. Так что на самом деле мы все были признательны Флоренс за ее инициативу. У той, конечно, был свой интерес. Она в то время просвещала капитана Эшбернама — о, разумеется, по вполне невинным соображениям! «Я просто не понимаю, — повторяла она Леоноре, — как вы допускаете, чтоб он жил при вас таким неучем!» Сама Леонора всегда поражала меня своей осведомленностью. Во всяком случае, все, что Флоренс собиралась ей сообщить, она знала заранее. Может быть, она просто вставала раньше, чем Флоренс, и выучивала наизусть Бедекера? Вам ни за что б не догадаться, что Леонора — дама знающая, если б не одно обстоятельство: стоило Флоренс начать рассказывать о том, что Людвиг Храбрый[37] пожелал иметь сразу трех жен — а мы, конечно, понимаем, что он отличался в этом отношении от Генриха VIII, который женился на одной за другой по очереди, что, кстати, привело к многочисленным бедам, — так вот, стоило Флоренс только начать, как Леонора тут же кивала головой — «мол, знаем, читали», — и это действовало на мою бедную жену, как красная тряпка на быка.
Она вскрикивала как ужаленная: «Но если вы знали эту историю, почему же вы не рассказали ее капитану Эшбернаму? Он наверняка заинтересовался бы!» В ответ Леонора посмотрит задумчиво на мужа, словно видит его впервые, скажет: «Не знаю, может быть, я боялась, что это испортит его руку — знаете ли, у опытного лошадника рука не должна дрожать, когда он взнуздывает лошадь…» Бедный Эшбернам от ее слов вспыхнет, пробормочет что-то, а потом скажет: «Так и есть. Не принимайте меня в расчет».
На самом деле, мне кажется, самолюбивый Тедди страдал от иронических уколов жены. Иначе как объяснить то, что однажды вечером в курительной комнате он всерьез спросил меня, вправду ли напичканные знаниями мозги лишают тебя быстроты реакции при игре в поло. По его наблюдениям выходило, что умник, оседлав лошадку, обычно не знает, что с ней делать. Я, конечно, попытался его разубедить. Ему нечего бояться — лишние знания не выбьют его из седла. В то время капитан как раз вошел во вкус образовательной программы Флоренс. Три-четыре раза в неделю она принималась просвещать его под недреманным, но благосклонным оком Леоноры и вашего покорного слуги. Разумеется, беседы эти не были регулярными. Они происходили от случая к случаю, когда Флоренс была в ударе, — в своем амплуа воительницы против мрака, радетельницы о благе человечества. В такие моменты она взахлеб рассказывала Эшбернаму о судьбе Гамлета, объясняла структуру симфонии, тут же напевая первую и вторую темы, и так далее. Показывала разницу между арминианами и эрастианами,[38] а иногда просто читала лекцию о раннем периоде истории Соединенных Штатов. Причем все это делалось играючи, с целью пробудить интерес. Ах, вам не доводилось читать миссис Маркхэм? Ну тогда я расскажу. Дело было так…
Возвращаюсь к нашей экскурсии в М., эта культурная акция оказалась куда более серьезной, чем все предыдущие, настоящим «парадом планет». Дело в том, что Флоренс решила затмить соперницу и просветить нас всех раз и навсегда, воспользовавшись тем, что в архивах прусского замка хранится один редкий и ценный документ. Ее не на шутку задевало, что ей никак не удавалось посрамить Леонору на культурном поприще. Не берусь судить, в чем именно Леонора была сильна как знаток, а в чем нет, только у Флоренс никак не получалось обойти ее. Та всегда оказывалась чуть впереди. Не знаю, как англичанке это удавалось, но она неизменно производила впечатление человека образованного, тогда как бедняжка Флоренс казалась ученицей, только что затвердившей урок. Мне трудно объяснить эту разницу. Она на уровне физиологии. Видели когда-нибудь, как борзая выскакивает на поле вслед за гончей? Мчатся рядом, голова к голове, и вдруг борзая возьми беззлобно огрызнись на гончую. А той и след простыл. Никто и не заметил, как она убыстрила бег, растянула прыжок. Да куда там — она уже за двести миль от нашей борзой, напряженно вытянувшей морду. Так и Флоренс с Леонорой в вопросах культуры.
Но на этот раз, говорил мне внутренний голос, все будет по-другому. Стала бы Флоренс за несколько дней до нашей поездки штудировать «Историю папства» Ранке, «Возрождение» Саймондса, «Возвышение Нидерландской Республики» Мотли и «Застольные беседы» Лютера?[39]
Поначалу наша маленькая экспедиция была мне только в радость. Потом, правда, наступила развязка, но это потом. А в начале все шло замечательно. Я люблю путешествовать днем; поезд идет ровно, мерно, о комфорте и говорить нечего — немецкие поезда лучшие в мире! Я смотрю на зеленый пейзаж сквозь прозрачное стекло огромного окна вагона. Пейзаж, конечно, не сплошь зеленый. В ярких лучах солнца земля за окном кажется полосатой; кроваво-красной, лиловой, снова алой, зеленой, опять красной. Спины быков, пасущихся на оставленных под паром землях, отливают то темной охрой, то иссиня-лиловым. Крестьяне, как сороки, — в черно-белом. Кругом стаи всамделишных сорок. А вот мелькнуло поле, утыканное аккуратно подвязанными снопами, — на солнце они серо-зеленого цвета, в тени лиловые, — мелькнули фигурки крестьянок в алых платьях с изумрудно-зелеными лентами, лиловых юбках, белых кофтах, черных бархатных фартучках, — мелькнули и скрылись. Все равно нельзя отделаться от впечатления, будто плывешь среди сплошь зеленых лугов, сбегающих по обеим сторонам к еловому лесу, чернеющему вдалеке, и дальше к базальтовым скалам, и дальше — в леса, в леса… А вот и речка с берегами, поросшими медуницей, и пасущийся на травке скот. Ну да, именно тогда я увидел, как большая бурая корова подвела рога под брюхо другой корове, в черно-белых пятнах, да как наддаст, да и бросит свою товарку в речку, на мелководье. То-то смеху! Но никто не заметил, как я расхохотался: все внимательно слушали рассказ Флоренс. Признаться, я обрадовался этому обстоятельству: слава богу, можно
