всесторонне. Леопольд научил сына всему, что знал сам, вышколив его по части гармонии, контрапункта и всех тонкостей композиции. А вскоре он, должно быть, решил, что сына стоит показать миру, — во всяком случае, ранние свои годы Вольфганг провел в пути, при этом он не столько смотрел мир, сколько сам выставлялся ему напоказ. Разъездная труппа семейства Моцартов стала почти всеевропейской сенсацией, дав концерты даже в Лондоне и Париже. Собственно, если вам случится попасть в Лондон и оказаться в очереди, которая тянется к джаз-клубу Ронни Скотта, приглядитесь к другой стороне улицы — там висит на стене дома табличка, напоминающая, что в нем останавливался Моцарт.
В двадцать один год Моцарт предпринял уже единоличное турне, взяв с собой для компании маму. Дорогой он заехал в Мюнхен и, остановившись в семье переписчика нот Вебера, влюбился. Да еще как. Ее звали Алоизией, и Моцарт втюрился в нее по самые уши. Увы, она не ответила на его чувства взаимностью. Никакой. Вдобавок во время поездки скончалась мать, так что Париж Моцарт покидал с сердцем, разбитым вдвойне. Очень скоро, уже возвратившись в Зальцбург, он расплевался со своим работодателем, архиепископом, — если судить по письмам Моцарта, он успел хлопнуть дверью еще до того, как ему на нее указали, — уложил вещи и переехал в Вену, которая очень скоро стала городом его мечты.
В Вене он не только сочиняет лучшие свои вещи, но и находит новую любовь — да там, где никто другой ее искать и не стал бы. Собственно, если у него и была какая-то общая с Гайдном черта, то такая, от которой оторопь берет: оба в конце концов женились на сестрах женщин, за которыми поначалу ухаживали. Для Гайдна это стало величайшей ошибкой его жизни. Жена его оказалась сущей стервой, и никакой решительно любви он к ней не питал. Да и она, со своей стороны, не любила его и раз за разом выстилала манускриптами любимейших его сочинений противни, на которых пекла печенье, или пускала эти бумаги на папильотки[d].
Моцарт же попал в самую точку. Когда Алоизия подалась, лишь бы не выходить за него, в монахини, O Моцарт женился на ее сестричке, Констанце, и они зажили душа в душу. Очень были счастливы, очень. Денег, правда, было то густо, то пусто, однако Моцарт сочинял как одержимый, создавая отличные вещи — симфонии, струнные квартеты, сонаты, серенады, — множество отличных вещей.
Мы снова встречаемся с Моцартом, когда ему уже стукнуло двадцать девять лет. Двадцать девять! Не забывайте, по меркам Моцарта это означает, что ему самое время заказывать билет в один конец. Автобус уже и двигатель прогревает. У Моцарта прекрасно получаются оперы — публика их любит, — хотя первая по-настоящему ударная его вещь, первая из тех, что навсегда останутся на сцене, еще впереди. Он уже сочинил «Хафнер-серенаду» — музыкальное сопровождение, если честно, предназначенное для свадьбы, которую играли во влиятельном семействе Хафнеров, — сочинил и «Похищение из сераля», «Идоменея» и Мессу до минор — последнюю всего два года назад.
Впрочем, самое важное сейчас для Моцарта — это фортепианные концерты. Они исполняют для него роль своего рода визитных карточек — он играет их, навещая во время разъездов всякого рода герцогов, императоров и прочих. Это сочинения, позволяющие ему порождать великий звук — да, полагаю, и выглядеть великим человеком, — поскольку они зачастую очень сложны технически и при этом включают в себя медленные части, за которые не жалко и умереть. Одни только эти медленные части содержат потрясающие, надрывающие сердце мелодии, слушая которые благовоспитанная публика 1780-х роняла слезы в табакерки. В одном смысле они были, если угодно, чем-то вроде синглов-сорокапяток своего времени[d], а в другом их можно назвать «становым хребтом» всего, что оставил нам Моцарт, — двадцать семь фортепианных концертов, и каждый из них образует главу в музыкальном дневнике его жизни. Каждый говорит вам чуть больше о том, что происходило с Моцартом, когда он сочинял этот концерт. Давайте сделаем один моментальный снимок.
Возьмем сам 1785-й, Фортепианный концерт № 21. Превосходный ФК, содержащий лучшую, быть может, из баллад упомянутого типа. Или следует все же назвать ее медленной темой? Концерт написан всего через несколько недель после завершения предыдущего Фортепианного концерта ре минор — Моцарт и вправду писал их со страшной скоростью — и недолгое время спустя после женитьбы на Констанце. Внешние его части белы, пушисты и словно бы воспевают радости весны, а вот внутренняя, медленная, приобрела, и совершенно заслуженно, известность не только в концертных залах, но также в кино и рекламе. Собственно, за этим концертом закрепилось прозвище «Эльвира Мадиган» — лишь потому, что в 1967-м кто-то использовал его в шведском кинофильме с таким названием. Бедный Моцарт, вот что я вам скажу. Хотя, наверное, могло быть и хуже. Концерт «Болотная тварь» представляется мне несколько менее привлекательным, особенно если это «твоя» музыка.
Спустя год Моцарт все еще оставался верховным главнокомандующим. В смысле общемировом 1786-й — время весьма любопытное. Лучшим парфюмом месяца мы обязаны литературе, и связан он с именем Робби Бёрнса и его «Стихотворениями, написанными преимущественно на шотландском диалекте». Да и вообще это год, в который все и каждый затевает что-нибудь, попахивающее Шотландией, — задает шотландские балы, устраивает тематические шотландские вечера, готовится, безуспешно впрочем, к кое-каким крупным спортивным состязаниям, ну и так далее. А вдали от Шотландии Гёте, украшение Германии, пытается в это же самое время стать украшением еще и Италии. Гёте приехал в нее на пару лет, намереваясь освоиться со здешней культурой, завести полезные знакомства, ну и так далее. В остальном ничего такого уж значительного 1786-й будущему не преподнес — не считая того, что кто-то открыл уран[*].
Моцарт же продолжал в этом году набирать все новую силу. Для него то был год, в котором начал плодоносить весь его прежний оперный опыт — в смысле «анналов истории», «грядущих поколений» и прочей ерунды в этом роде. (Помните, мы говорили о том, что опера свое еще возьмет?) Разумеется, оперы он сочинял уже лет сто, но тут вдруг предъявил публике нечто такое, в чем, казалось, все сплавилось воедино. Все как-то сумело… ну, в общем, сойтись вместе. Прямо вот тут. Отчасти это объясняется тем, что его «текстовик», либреттист по имени Да Понте, с которым он до той поры не работал, сочинил для оперы Моцарта отличную «книжечку». (Либретто оперы, как и мюзикла, очень часто именуют просто «книжечкой».) В результате опера оказалась итальянской — не первой для Моцарта в этом смысле, но некоторое время остававшейся первой во всех остальных, к тому же она понравилась венской публике, которая почему-то любила, чтобы на театре пели по-итальянски, ну и разумеется, комедийный характер ей тоже не повредил. Да Понте воспользовался написанной всего за пару лет до того пьесой Бомарше. Тогда она называлась «Женитьба Фигаро» — как, впрочем, называется и теперь.
Первое представление оперы состоялось 1 мая 1786 года в Вене, и говорят, что премьера протянулась вдвое дольше обычного, потому что практически каждую арию приходилось, едва допев, исполнять на бис! В итоге популярность оперы привела к появлению императорского указа, запретившего оперным театрам слишком частые бисы, — повторили арию-другую, и будет с вас.
Раз уж мы принялись за Моцарта, должен сказать следующее: я ничуть не считаю нужным извиняться за то, что мы задержимся на нем подольше. Фактически, несмотря на тот факт, что нам предстоит объять — и всего на 348 страницах — еще почти 220 лет, я намереваюсь, отбросив какие-либо сомнения, посвятить следующие пятнадцать страниц всего-навсего… четырем годам. Четырем годам, дамы, господа и лица еще в этом смысле не определившиеся. Без какой-либо подстраховки. Впрочем, в том, что касается музыки, это не просто четыре года. Это последние четыре года жизни Моцарта! Чтобы отдать им должное, требуется страниц куда больше, чем имеется в моем распоряжении, однако я, по крайней мере, смогу чуть ближе поднести к этим сорока восьми месяцам увеличительное стекло и рассмотреть их особо. Если бы мы снимали фильм, у нас сейчас возникло бы замедленное движение. Однако первым делом позвольте мне поместить последние четыре года жизни Моцарта в контекст мировых событий. Как тому и быть надлежало, это время принесло большие перемены не одному только Вольфгангу. Катаклизмы, если можно так
