разговаривать — со мной то есть, — композиторам язык не показывать. Да, и еще. Под конец вам придется сброситься на чаевые для водителя — для меня то есть, — так вот, купюры принимаются только крупные.
Ну хорошо, поехали.
Слева от вас, сильно, на самом-то деле, слева, виднеется Бенджамин Бриттен образца 1945 года. Он занят оперой — меня сзади хорошо слышно? — оперой «Питер Граймс». Вы можете также заметить, сразу за ним, Ивлина Во, размахивающего экземпляром «Возвращения в Брайдсхед», — прошу вас, не надо махать в ответ, вы их только раззадориваете, — а кроме него, новое здание музея Гуггенхайма, возведенное по проекту Фрэнка Ллойда Райта.
Справа, в 1946-м, — пожалуйста, не вскакивайте с сидений, — вы видите Дэвида Лина, снимающего «Большие надежды», и Юджина О'Нила, подписывающего экземпляры своей пьесы «Продавец льда грядет», — под конец путешествия вы сможете купить точно такие же у водителя, — а также спящего, на первый взгляд, Джона Лоджи Бэйрда[*]. На самом деле он… ну, в общем, умер. А теперь, с минуты на минуту, пого… — да, это он. Все тот же Бенджамин Бриттен, — господи, до чего же трудолюбивый человек, не правда ли, леди и джентльмены? Хотя, может, он золотую жилу нарыл — в этом году Бриттен заканчивает «Путеводитель по оркестру для молодежи», используя мелодию нашего старого знакомца, композитора Генри Пёрселла. Кит, будь добр, не делай этого с небоскребами, ты не у себя дома. Я знаю, что у тебя дома нет небоскребов, но все равно, перестань.
Прямо впереди вы можете видеть улыбающегося Джона Кейджа. Всем видно? Уже, понимаете ли, 1952-й, и если я на минуту умолкну и дам вам послу…
…слышали?
Ну ничего. Niente, как выражаются в Дьюсбери. Черт бы их всех побрал. Pas une sausage. Вообще-то странно. Джон Кейдж, современный композитор сорока двух лет, решает, что музыка — она повсюду вокруг нас. Ну знаете — птички, деревья, машины. И потому пишет произведение — В ТРЕХ ЧАСТЯХ — с указанием для исполнителя: «Tacet». «Молчит». Вы вот представьте себе первое «исполнение», в кавычках: кто-то вышел на сцену концертного зала — по-моему, это был пианист в сопровождении мальчика для перевертывания нотных страниц — и начал ничего не играть. И не играл 4 минуты 33 секунды. Разумеется, Кейдж распорядился открыть окна, так что слышался шум, долетающий снаружи, и все такое. ЭТО И ЕСТЬ МУЗЫКА — полагал Джон Кейдж. Все то, что происходит вокруг. Не сомневаюсь, первое исполнение сопровождалось немалым числом взятых фортиссимо «Вы что, смеетесь?», редкими хлопками в ладоши — ларго. А также (сфорцандо) криком: «ДЕРЬМО!» И знаете, что самое интересное? Эту штуку записывают на пластинки! Ей-ей. Собственно, могу порекомендовать вам версию Фрэнка Заппа. Не знаю, что именно, но что-то в его исполнении есть.
Теперь повернитесь налево: 1953-й, год коронации. Музыка, которую вы, возможно, расслышали, это «Держава и скипетр» — написано Уильямом Уолтоном специально для данного случая. Вон та парочка, видите, в сторонке, стоит «В ожидании Годо» — с прошлого года дожидаются. Прошу вас, не надо бросать ей еду. Под надгробием, что слева от меня, покоится скончавшийся в этом году Дилан Томас, правда, его несколько заслоняет торчащее на переднем плане изваяние — называется «Король и королева», работа Генри Мура. Простите? Да, Дженис, вот этот гнутый каменюга с дыркой посередке. Да, оно уже закончено.
Ладно, проехали, теперь перед нами испанского обличья господин в шортах-сафари и с сачком. Его зовут Жозеф Кантелуб. В общем и целом это Воан Уильямс, только во французском издании. Он собирает французские народные песни — примерно так же, как мы с вами собираем фотографии знаменитостей, лежащих в гробу. Ах, это только я их собираю? Ну хорошо, в этом году господину Кантелубу широко улыбнулось счастье — его новое произведение, «Овернские песни», пользуется огромным успехом. Произведение состоит из мелодий, собранных им во время прогулок по вулканическим горам Оверни, — что довольно странно. На стене за его спиной можно различить плакат одного из самых значительных фильмов этого года — 1955-го, — называется «Зуд седьмого года».
Попытка поместить музыку в контекст может показаться дурацкой затеей — тот же «Зуд седьмого года» с «Овернскими песнями» никак не склеивается. А с другой стороны, она может и пролить па некоторые сочинения определенный свет. Возьмите следующий год, 1956-й. Если вам удастся взглянуть направо, вы увидите бедра Кэтрин Уилл, виноват, бедра Элвиса Пресли, лишь отчасти заслоненные опереттой Леонарда Бернстайна «Кандид». Ну, эта пара, Элвис и Леонард, по-моему, еще туда-сюда. «Кандиду», правда, немного не повезло, уж больно хороша оказалась у него увертюра. И результате куча людей всей остальной его музыки так никогда и не услышала.
И наконец, мы только что въехали в 1957-й, что позволяет мне ответить на два вопроса, которые я получил от вас несколько раньше: да, здесь можно будет остановиться и оправиться и, да, Иден действительно уступил место Макмиллану. За сидящим на скамейке мистером Макмилланом можно различить представителей Шестерки, то есть шести стран, подписавших Римский договор, тем самым направив нас по пути, который неотвратимо приведет к судебному преследованию людей, продающих бананы фунтами. Иными словами, к Общему рынку. В Америке происходят волнения по случаю десегрегации — в штат Арканзас пришлось даже послать воздушных десантников, — а Джек Керуак придумал для своей вышедшей в 57-м культовой книги «На дороге» новое словечко: «бит», или «битник». Все это плюс «Король и я»[*]. Чего ж вам еще? Поскольку сейчас уже 6.30, многим из вас, наверное, захочется подняться в свои номера умыться, прежде чем вы пойдете в концерт, где будут исполнены два сочинения 1957-го — Второй фортепианный концерт Шостаковича и новая вещь Бернстайна. По сведениям, полученным мной из надежного источника, обе очень хороши, хотя мама сказала мне, что слушателю первой и третьей частей концерта Шостаковича не помешает книга или интересный журнал.
Ну ладно, небольшой перерыв. Благодарю вас. Я бы сказал еще, если вы не против, пару слов о Бернстайне.
Он родился в 1918 году в Лоренсе, штат Массачусетс, в семье выходцев из России. После учебы в Гарварде (фортепиано и композиция) Бернстайн занялся дирижированием — сначала в Бостоне, как ассистент легендарного Сергея Кусевицкого, затем самостоятельно, в Нью-Йоркском филармоническом. Дирижерство было для Бернстайна, примерно как для Малера до него, лишь одной стороной медали — оно позволяло ему одновременно сочинять музыку. И в 1957-м он в сотрудничестве со Стивеном Сондхаймом создает главный свой шедевр, «Вестсайдскую историю», основанную на шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта». Эта музыка и сейчас выглядит совершенно роскошной, содержащей, говоря без затей, фантастические мелодии. Вот, я просто считал нужным сказать это.
Хорошо. Перерыв окончен.
Как, собственно, окончена и самая первая из моих экскурсий. Спасибо, что выбрали «Путешествия Фрая». Напоминаю, что на выходе из автобуса производится сбор средств в помощь водителю — то есть мне, — и, кроме того, кто-нибудь, будьте любезны, прихватите с заднего сиденья гигиенический пакет. Благодарю вас.
Простите за грубость, но не могу ли я попросить вас на миг воспользоваться закладкой? Запомните строку, на которой вы остановились, закройте книгу и взгляните на ее обложку.
Взглянули? Хорошо, надеюсь, вы заметили, что на обложке значится: «НЕПОЛНАЯ и окончательная история классической музыки». На мой взгляд, «неполная» — слово на редкость прекрасное, вам так не кажется? Дышащий совершенством октет, который позволяет нам вкусить — благодаря упоительной точности, с какой он передает содержание следующего раздела, — небесное, недюжинное наслаждение. Не… полная. Нннне… полная. Превосходно, не правда ли? Меня так и подмывает вскочить на стул и заорать на мотивчик «Америка-Америка»: «Не… по-олная… Не… по-олная…» Потряска.
Думаю, сочиняя последний абзац, я пытался уведомить вас, что нам предстоит со свистом пронизать целых три десятилетия, не останавливаясь даже для смены лошадей. Итак, вперед.
За исключением, быть может, Клиффа и «Шэдоуз»[*], главными
