В поисках христианской свободы

взгляд, хорошо иллюстрирует весь трагизм того, что одному человеку было позволено не просто предлагать совет или разъяснение, но фактически принимать за людей решение в тех вопросах, которые по праву должны решать они сами в соответствии с голосом своей совести. Каким бы искренним ни был вице–президент, невозможно отрицать того, что его довольно–таки изолированная жизнь в главном управлении, начавшаяся когда ему было немногим больше двадцати лет, лишила его возможности испытать и глубоко прочувствовать обстоятельства обычных людей, людей «со стороны» (так работники центрального Вефиля нередко называют членов собрания, не принадлежащих к их избранному сообществу). Ему были совершенно незнакомы такие заботы, радости и проблемы обычных людей, как «мирская» работа, подержание дома, забота о семье, жизнь в браке, воспитание детей и обычные повседневные хлопоты. Я лично знал его на протяжении многих лет и не мог освободиться от чувства, что он всегда был человеком обособленным, оторвавшимся от жизни простых людей. Он ни в коей мере не был отшельником, не отказывался от приглашений зайти в гости на выходных или разделить с людьми трапезу. Но он всегда был особым гостем, его считали не таким, как все остальные люди. Разговоры, в которых он участвовал, редко касались повседневных, «земных» тем. Помню, как в конце сороковых или в начале пятидесятых он приезжал в гости к нашим родственникам в штате Кентукки (куда приехал и я во время отпуска от работы в Пуэрто–Рико) и как–то сказал о себе и Нейтане Норре: «Брат Норр — практик. А я ученый». Он не был человеком бесчувственным, но не умел сострадать другим людям, когда те сталкивались с проблемами (а порой и трагедиями) человеческого существования, да и сам он становился тогда растерянным и беспомощным.

Один случай произвел на меня довольно сильное впечатление. В 70–х годах мой племянник подхватил инфекцию поджелудочной железы и через три дня скоропостижно умер, оставив после себя молодую жену–красавицу и двух дочерей. Ему было всего лишь 34 года. Мы с женой присутствовали на похоронах, куда пришло еще множество других людей. Будучи приглашенным оратором, вице–президент Общества (приходившийся почившему двоюродным дедом) вышел на сцену в похоронном зале, выдержал паузу, а затем очень зычным, почти громоподобным голосом произнес: «Разве не прекрасно быть ЖИВЫМ!»[263] После этого вводного восклицания, он на протяжении нескольких минут с силой и драматизмом в голосе обсуждал значение слов из Екклесиаста 7:1–4[264]. До сих пор об умершем еще не было сказано ни слова. Приблизительно через десять минут, дойдя до слов «лучше пойти в дом скорби», оратор воскликнул: «А причина этого в том, что все мы рано или поздно закончим также, КАК ОН!», и вице–президент, не поворачиваясь, указал рукой в сторону гроба с телом погибшего. После этого разбор библейского отрывка продолжился дальше, а мой племянник так больше и не был упомянут до заключительных слов, в которых обычно подводят итог собрания и сообщают имена оставшихся родственников.

Внутри меня клокотал огонь. Я злился. Не на дядю, потому что, по моему искреннему убеждению, он произнес свою речь так, как считал наилучшим — именно так, по его мнению, было необходимо бороться с естественными чувствами боли от утраты. Я был в гневе на привитое организацией отношение, позволяющее оратору использовать смерть человека в качестве средства для пропаганды своих учений и при этом ни слова не сказать о тяжести утраты, о потере человеческой жизни, как будто если игнорировать боль, то ее станет меньше. Я не переставал говорить про себя: «Джеймс заслуживает другой речи. Если уж читать текст о том, что „имя лучше благовоний“, то, конечно, необходимо упомянуть и об имени, которое он заслужил своей жизнью. Мы, живые, могли бы многому научиться от него, утешиться тем, как он прожил свою жизнь»[265]. Опять же, я не думаю, что мой дядя был неспособен испытывать те же человеческие чувства, что и я, или что в нем не было сочувствия или печали. Просто я полагаю, что на протяжении многих лет он воспитал себя таким образом, чтобы не проявлять сильных чувств к чему бы то ни было, за исключением «теократических интересов»[266].

Несмотря на присущую Фреду Френцу академическую отрешенность от мира и собственное признание в непрактичности, ему было доверено принимать решения по очень широкой сфере вопросов — вопросов, с которыми он лично никогда не сталкивался, и о которых в Библии как правило ничего не говорилось. К своей чести, на одном из первых заседаний Руководящего совета, на котором я присутствовал, он выразил признательность за то, что решения теперь должен был принимать не он один, и что теперь ответственность распространялась и на других[267]. К сожалению, большинство других членов Руководящего совета были не намного больше его знакомы с реальностями и проблемами жизни большинства людей, особенно если они провели бoльшую часть жизни в бруклинском филиале (а это верно в отношении многих из них)[268]. Конечно, большинство из этих мужчин какое–то время посвящали проповеди от дома к дому среди обычных людей и поддерживали связь со Свидетелями, живущими «на стороне», но подобные контакты в целом можно сравнить с короткими «экскурсиями» в город, после чего человек возвращается на свой отделенный ото всего вефильский «остров», где обо всех его нуждах будут снова заботиться другие люди. В Вефиле прислуга прибирала в комнатах, застилала постели, стирала и гладила одежду, готовила и подавала еду, ремонтировала обувь, чистила пиджаки (за номинальную плату). Членам Руководящего совета никогда не приходилось задумываться об оплате за жилье, о поддержании дома в хорошем состоянии и о выполнении ремонта, о страховании здоровья или о чем–нибудь еще, за исключением уплаты небольших государственных налогов. Они принимали от людей «со стороны» подарки, но редко разделяли их сложности и проблемы.

Со временем работники Служебного отдела, в тот период возглавляемого Харли Миллером, стали подшивать ответы Фреда Френца в папки. К этому материалу регулярно обращались, когда от Свидетелей на местах приходили новые запросы. За несколько лет собралось не одна такая большая папка. Как–то Нейтан Норр проводил одну из своих периодических проверок Отдела и, увидев сшитые тома документов, спросил, откуда они взялись. Получив ответ, он дал указание уничтожить собранные материалы, что и было сделано. Больше в Служебном отделе нет тех толстых папок. Но там есть новые — составленные на основе решений Руководящего совета и используемые в точности также, как и прежние. Многие из ответов Фреда Френца были опубликованы на страницах «Сторожевой башни». И нет сомнения в том, что основа всему существующему «великому своду теократических законов» была заложена именно тогда. Повседневной работой Руководящего совета было ни что иное, как дополнение созданной тогда основы и уточнение определенных подробностей того материала. Невозможно описать здесь даже небольшую часть всех существующих правил. Ниже приводятся лишь некоторые примеры.

«ТЕОКРАТИЧЕСКИЙ ЗАКОН» В ДЕЙСТВИИ

Тринадцать страниц в предоставленном мне для редактирования пересмотренном издании справочника (получившем предварительное название «Руководство для ответов на письма») были посвящены вопросу светской работы — до 1950–х годов законотворчество организации еще не простиралось на эту сферу. Начинался раздел следующими словами (похожую мысль можно найти и в других публикациях Общества):

Хотя светская работа человека может повлиять на статус человека в собрании, не наше дело указывать другим, какую работу им можно или нельзя выполнять.

Звучит неплохо, но что означают эти слова в действительности? В них сообщается, что хотя организация не может диктовать человеку, на какой работе он может или не может работать (что очевидно), она может вынести ему порицание за его выбор или даже лишить его общения, если его выбор не понравится Обществу. Именно так происходит на практике. Несколько страниц в книге содержат примеры, иллюстрирующие устанавливаемые правила. Под заголовком «Когда