Я помню всего один случай, когда отец разговаривал со мной так, как сейчас. Много лет назад, когда я учился на первом курсе. Были Рождественские каникулы, и мне пришло в голову полетать на метле. На улице - жуткий мороз, время перевалило за полночь, темно, хоть глаз коли. Несмотря на мамины запреты, я всё же выбрался на улицу тайком. Когда я пролетал низко над крышей дома, край тёплой мантии зацепился за флигель. Метла по инерции резко дёрнулась вверх, я мгновенно соскользнул с наполированной ручки, кубарем покатившись вниз по кровле. Каким-то чудом я успел ухватиться за покрывшийся льдом водосток и избежать падения.
После этого случая отец впервые в жизни повысил на меня голос. Сейчас-то я понимаю, что в нём говорил страх за моё здоровье, но тогда это было весьма обидно.
Обычно мама отчитывала меня за непослушание, которая, как любая нормальная мать, втройне переживает за своё чадо. Особенно если оно такое взбалмошное, каким я был в детстве.
Вплоть до сегодняшнего дня она может прикрикнуть на меня, сделать замечание, или ещё что-то в этом роде.
Отец же, по сути своей, не такой строгий. Скорей всего, в нём осталась та несколько легкомысленная жила ещё со времён Хогвартса, капелька безрассудства и радужное виденье окружающего мира. Конечно, повзрослев и обзаведясь семьёй, он стал намного серьезней и ответственней. Но, видя меня, свою точную копию, он закрывает глаза на мою необузданную и независимую натуру. Потому что где-то в глубине души он испытывает гордость за меня, за то, что я пошёл по его стопам и, как результат, являюсь лучшим ловцом Хогвартса, за нашу неразлучную Гриффиндорскую троицу, напоминающую ему о школьных временах Мародёров. Он гордится всем этим, естественно, втайне от всегда строгой и рассудительной мамы.
Я ненадолго успеваю отгородиться от реальности, поэтому несколько раз моргаю и смотрю на отца.
- Ты аппарировал из дома в неизвестном направлении, никого не предупредив. Что мы могли думать?
Я виновато опускаю взгляд, неловко почесав затылок.
- Хорошо, пап. Я обязательно поговорю с мамой.
Уже развернувшись в сторону выхода во двор, как вдруг замираю и, немного погодя, оборачиваюсь.
- И ещё… Пап, ты тоже меня прости. Я не подумал…
Отец не сразу, но отвечает мне немного грустной улыбкой. Я благодарно киваю в ответ и выхожу во двор.
Что мне нравится в папе, так это то, как быстро он отходит от обид.
Теперь осталось извиниться перед мамой. Уф, это уже несколько сложней.
Я нахожу её возле цветочных клумб, по обе стороны украшающие дорожку, ведущую прямо к дому.
Мама делает короткие замысловатые взмахи волшебной палочкой, одновременно что-то нашёптывая себе под нос с таким сосредоточенным видом, что в моей голове невольно возникает ассоциация с художником, который пишет свой очередной шедевр.
Я останавливаюсь на месте и заворожено наблюдаю за процессом.
Изящная рука неожиданно замирает в воздухе, на лице мамы появляется скептическое выражение лица. Пару мгновений она мзучает ярко-жёлтые гладиолусы, задумчивым и таким привычным движением наматывая прядку волос на указательный палец. Потом вдруг делает резкий взмах палочкой, и цветы вмиг окрашиваются в нежно-персиковый цвет. Таким бывает небо на рассвете, едва тронутое первыми лучами восходящего солнца.
Ещё раз взглянув на результат проделанной работы, мама расправляет плечи и только сейчас замечает моё присутствие. Она мягко улыбается мне, но я успеваю заметить горечь, затаившуюся в глубине зелёных глаз.
- Красивые цветы… - выдыхаю я, подходя поближе. Прячу ладони в передних карманах джинсов, разглядывая носки своих кед. Когда я не смотрю прямо в лицо собеседнику, мне легче просить прощения.
- Я хотел извиниться за сегодняшнее утро, - неразборчиво бурчу я, но мама всё понимает.
Спрятав волшебную палочку в карман кофты бледно-оливкового цвета, она коротко вздыхает и прохаживается вдоль края клумбы. Я терпеливо молчу.
- Ты должен, наконец, научиться отвечать за свои поступки. Да и сами поступки должны соответствовать твоему возрасту. Тебе семнадцать лет, а то, что было утром, и до одиннадцати не дотягивает.
Она останавливается прямо напротив меня и подцепляет кончиками пальцев подбородок, принуждая встретиться с её взглядом.
- Пойми, мы с папой волнуемся за тебя.
Я смотрю ей в лицо, и вижу перед собой не просто ту добрую и милую маму, какой она всегда была, а взрослую, уверенную в себе женщину, ту, которая своим вроде бы ненавязчивым вниманием способна держать на плаву всю семью. Именно от её решения зависит всё в этом доме, вплоть до цвета гладиолусов на клумбе.
- Я осознал, что поступил неправильно, мам. И постараюсь больше так не делать.
Мама внимательно смотрит на меня, потом притягивает к себе, обнимает за плечи и отвечает уже более мягким тоном:
- Уж постарайся, дорогой. Прежде чем что-то совершить, несколько раз подумай о последствиях.
Я покорно мычу в ответ. Она отстраняется и, коротко улыбнувшись, говорит, что ей надо ещё немного поработать.
Весь оставшийся день я подавляю в себе желание аппарировать в Лондон и разыскать этого самого Рудольфуса. Множество вопросов не оставляет меня в покое ни на минуту, и чем больше я силюсь докопаться до ответов, тем сильнее во мне разгорается это самое желание всё узнать. И всё меньше меня останавливает данное родителям обещание не совершать подобных поступков.
К вечеру я не выдерживаю. В ближайшие несколько часов я кровь из носу, но аппарирую в Лондон. Только надо постараться сделать это как можно более незаметно.
В восьмом часу меня подлавливает отец.
- Гарри, мне надо кое-что сказать тебе.
- Ну так говори, - отвечаю я, немного напрягшись.
Не люблю, когда люди начинают разговор со слов: «Я тебе сейчас что-то скажу, но только ты не злись», или вот как отец сейчас.
- Нет, это должно быть наедине. Пошли в нашу с Лили комнату.
Кивнув, я следую за отцом.
Когда мы оказываемся в родительской спальне, отец замыкает за мной дверь и подходит к шкафу. Оттуда он достаёт небольшой бумажный свёрток и протягивает его мне со словами:
- Вот, Гарри, это - мой подарок тебе. Я хотел отдать его ещё в день твоего рождения, но посчитал, что из-за обилия других подарков ты не сможешь по достоинству оценить мой.
Я, несколько заинтригованный, принимаю свёрток и аккуратно разворачиваю его, в то время как отец продолжает:
- Я пользовался ею ещё со времён Мародёров, она не раз меня спасала от ночных патрулей. Теперь, я считаю, пришла пора передать это сокровище по наследству.
Внутри оказывается странная на вид, сложенная в несколько раз ткань.
- Это мантия, но не совсем простая. Давай, доставай, - с азартом в голосе произносит отец, нетерпеливо кивнув в сторону подарка.
Я провожу кончиками пальцев по мантии, удивляясь качеству материала, из которого она сделана: тонкий, струящийся и гладкий, словно вода. Развернув её, я поражаюсь ещё больше - под её покровом смело могут поместиться человека три.
- Но как она спасала тебя от ночных патрулей? Что в ней такого…
Я не успеваю договорить, потому что мой словарный запас вмиг иссякает, когда я накидываю мантию себе на плечи, и всё моё тело, кроме головы, становится невидимым.
- Да-да, Гарри, - отец широко улыбается в ответ на моё изумлённое выражение лица, а в его глазах пляшут задорные огоньки. Сейчас он выглядит так, словно ему снова семнадцать лет, и он всё ещё
