именно то, что человек не осознает. Таким образом, человек является сознательным по отношению к своим иллюзиям и может стать сознательным к скрывающейся за этими иллюзиями реальности.
Как мы уже отмечали, человеческое сознание в сущности является воплощением не столь уж многочисленных навязанных социумом образцов переживаний, в то время как все остальное богатство и многообразие проявлений целостной личности заключается в бессознательном. При этом процесс вытеснения приводит к тому, что человеческое «я», рассматриваемое как обусловленная реалиями конкретного социума личность, отделяется от представляющего собой воплощение целостной личности «я». Человек оказывается в отчуждении от самого себя, и в той же степени все становится чуждым ему. Переживая лишь ничтожную часть скрытой в нем и других индивидах реальности, человек становится неполноценным калекой, оторванным от огромного пласта человеческих эмоций.
До сих пор мы рассматривали вытеснение лишь с точки зрения его искажающей функции. Другой же его аспект выражается не в искажении, а в трансформации в нечто нереальное тех или иных человеческих переживаний.
Осуществляется это в процессе церебрации, т. е. мозговой деятельности человека. Например, человек считает, что он видит какие?либо объекты, однако в действительности он видит лишь некоторые их символы. Или же он предполагает, что чувствует что?либо, но на самом деле эти чувства лишь мыслятся им. Личность человека, полностью определяемая ее мозговой деятельностью, оказывается в отчуждении, ибо, как в платоновской аллегории, принимает за реальность лишь видимые ею тени. Процесс церебрации находится в непосредственной связи с многозначностью языка. Человек, определяющий словом какое?либо переживание, сразу же отчуждается от последнего, так как слово подменяет собой это переживание. Вообще, полноценным переживание может оставаться лишь до момента языкового выражения. В современной культуре по сравнению с другими периодами истории подобный процесс церебрации получил, по — видимому, наибольшее распространение и отличается наибольшей интенсивностью. Слова всё в большей степени заменяют собой реальные переживания, что обусловлено в первую очередь все возрастающим тяготением к интеллектуальному знанию как основе научно — технического прогресса и как следствие к грамотности и образованию. Однако личность, о которой мы говорим, этого не осознает. В действительности человек обладает только памятью и мышлением, он лишен переживаний, хотя и полагает, что видит или чувствует что?либо. В то время как человек полагает, что постигает реальность, в действительности она постигается его умственной самостью. Человек рассматривает переживание как собственное, тогда как в целом сам он, его глаза, его разум, его сердце, его чрево фактически не принимают в нем участия, ничего не постигая.
Но в чем же в таком случае заключается трансформация бессознательного в сознательное? Для более точного ответа на этот вопрос необходимо сформулировать его несколько по — другому. Следует говорить не о «сознательном» и «бессознательном», а о степени осознанности— сознательности и неосознанности — бессознательности. В таком случае свой вопрос мы можем сформулировать по — другому: что происходит при осознании человеком того, что ранее им не осознавалось? Ответ в общих чертах будет следующим: этот процесс шаг за шагом приближает человека к пониманию ложной, иллюзорной сущности сознания, которое он привык рассматривать как «нормальное». Осознавая доселе бессознательное, человек расширяет область своего сознания, постигая тем самым реальность, т. е. приближаясь на интеллектуальном и эмоциональном уровне к истине. Расширение сознания подобно пробуждению, снятию с глаз пелены, выходу из пещеры, озарения тьмы светом.
Возможно, именно это переживание дзэн — буддисты определяют как «просветление».
Далее мы еще вернемся к этому вопросу, сейчас мне хотелось бы подробнее остановиться на аспекте, представляющем для психоанализа исключительную важность. Речь идет о сущности интуиции, озарения и знания, т. е. о том, что определяет возможность трансформации бессознательного в сознательное. Не подлежит сомнению тот факт, что Фрейд в первые годы психиатрической деятельности был согласен с господствующим в науке утверждением об исключительно интеллектуальной и теоретической природе знания. Он полагал, что для исцеления пациента будет достаточно объяснить ему происхождение тех или иных симптомов его заболевания и результаты исследования его бессознательного. Он предполагал, что получение пациентом этого интеллектуального знания может повлиять на него исцеляюще. Однако вскоре Фрейд вместе с другими аналитиками пришел к заключению о справедливости утверждения Спинозы об эмоциональной сущности интеллектуального знания. Стало ясно, что интеллектуальное знание само по себе не способно произвести никаких изменений. Его воздействие может проявляться лишь в том, что при интеллектуальном постижении своих бессознательных побуждений человек окажется способным лучше их контролировать, однако подобная задача относится скорее к области традиционной этики, нежели психоанализа. При таком положении вещей пациент не способен соприкоснуться со своим бессознательным, не переживает эту глубокую и обширную реальность внутри себя. Он лишь обдумывает его, так как рассматривает себя как объект своего исследования, оказываясь дистанцированным научным наблюдателем. В действительности же обнаружение бессознательного является эмоциональным переживанием, а не актом интеллектуального познания, которое трудно, если вообще возможно, выразить словами. В то же время процесс обнаружения бессознательного вовсе не исключает предварительного обдумывания и размышления. Однако непосредственно само обнаружение всегда является спонтанным и неожиданным, целостным по своей природе, ибо человек переживает его всем своим существом: у него словно открываются глаза, сам он и весь мир предстают перед ним в новом свете, он смотрит на все по — новому. Если перед тем как испытать это переживание, он ощущал беспокойство, то после него, напротив, он обретает уверенность в своих силах. Обнаружение бессознательного можно охарактеризовать как цепь выходящих за рамки теоретического и интеллектуального знания нарастающих глубоко ощущаемых переживаний.
Этот метод характеризуется тем, что преодолевает западную рационалистическую концепцию познания: человек перестает быть лишь наблюдателем самого себя как объекта исследования, а в основе получаемого им знания лежит переживание. Концепция знания, основанного на переживании (исключение для западной традиции), прослеживается у Спинозы, определявшего интуицию как высшую форму познания, у Фихте с его интеллектуальной интуицией, у Бергсона с его творческим сознанием. Подобные качества интуиции преодолевают субъектно — объектную дифференциацию процесса познания. (О значении таких переживаний в рамках дзэн — буддизма будет сказано далее.)
В нашем кратком обзоре важнейших элементов психоанализа необходимо затронуть еще один аспект. Речь идет о роли психоаналитика. Первоначально она была подобна роли любого врача. Однако некоторое время спустя положение изменилось радикальным образом. Фрейд пришел к выводу, что прежде чем аналитик подвергнет своего пациента анализу, он сам должен стать предметом подобного исследования, избавиться от собственных заблуждений, невротических проявлений и т. д. Подобная потребность выглядит несостоятельной, если рассматривать ее с позиций самого Фрейда. Обратимся к процитированным выше мыслям Фрейда о том, что аналитик должен быть прежде всего «образцом», «учителем», что отношения между аналитиком и пациентом должны строиться на «любви к истине», исключающей всякую «фальшь и обман». В данном случае Фрейд пришел к осознанию того, что роль психоаналитика не укладывается в рамки роли, отводящейся обычному врачу. Однако мысль о том, что аналитик является сторонним наблюдателем, а пациент есть объект его исследования, по- прежнему остается для него основополагающей.
По мере эволюции психоанализа концепция стороннего наблюдателя претерпевши изменения, причем происходило это в двух разных аспектах. В последние годы жизни Ференци пришел к выводу, что аналитик не должен ограничиваться простым наблюдением и интерпретацией поведения пациента. По его мнению, пациент, как дитя, жаждет любви, и аналитик должен суметь полюбить его великой любовью, которой тот доселе не ведал. Под любовью Ференци не подразумевал эротическое чувство, речь шла скорее о родительском типе любви и заботе. К такому же заключению, но под другим углом зрения, пришел Г. С. Салливан. Стремясь опровергнуть господствовавшую концепцию отстраненности аналитика, он высказал мысль о том, что аналитик должен относиться к пациенту с позиции не дистанцированного наблюдателя, а наблюдателя участвующего. По моему мнению, Салливан был не столь далек от истины, а роль аналитика было бы вернее определить не столько как «участвующего наблюдателя», столько как наблюдающего участника. Однако и само слово «участник», подразумевающее нахождение снаружи, здесь не вполне уместно, так как познание человека требует стать им самим, проникнуть внутрь него. Понять
