Ради любви к жизни. Может ли человек преобладать?

государственный менеджериализм, он, конечно, не мог открыто сказать об этом. Только террор, даже самый жестокий, не смог бы принудить массы к сотрудничеству, если бы Сталин не умел влиять на разум и мысли людей. Он, конечно, мог бы сделать поворот на 180°, организовав идеологическую контрреволюцию, взяв на вооружение национал-фашистскую доктрину. Тогда у него появились бы идеологические средства, которые привели бы к похожему результату. Сталин не выбрал этот путь, и, следовательно, ему ничего не оставалось, как использовать единственную идеологию, имевшую в то время какое-то влияние на массы, — идеологию коммунизма и мировой революции. Религия была унижена коммунистической партией; национализм обесценился; единственной престижной доктриной оставался «марксизм-ленинизм». Но не только это; фигуры Маркса, Энгельса и Ленина имели харизматическую привлекательность для русских людей, и Сталин использовал эту привлекательность, представив себя их законным преемником. Для того чтобы совершить этот великий исторический обман, Сталин избавился от Троцкого и в конечном счете истребил всех старых большевиков, чтобы очистить себе путь для преобразования социалистической цели в другую — реакционный государственный менеджериализм. Он переписал историю так, чтобы исчезла даже память о старых революционерах и их идеях. Возможно, он боялся и подозревал их из-за своей паранойи, потому что чувствовал вину за предательство идеалов, символами которых они являлись.

Сталин преуспел в достижении своей цели, которой была не мировая революция, а индустриальная Россия, которая должна была стать мощнейшей промышленной державой в Европе, если не во всем мире. Успех его метода тоталитарного государственного-планирования, который был позже с некоторыми изменениями подхвачен Маленковым и Хрущевым, не является более вопросом для диспута. «Советская система централизованного управления доказала, что может быть более или менее равной рыночной экономике, представленной США»[42]. Это заключение было рождено русским экономическим ростом[43]. Несмотря на то что оценки разных американских экономистов отчасти разнятся, различия эти относительно малы. Бернштейн оценивает темп годового прироста национального валового продукта в период с 1950 по 1958 г. в Советском Союзе в 6,5– 7,5%, а в США за тот же период — 2,9%[44]. Каплан-Моорштейн считает, что темп промышленного роста в России за тот же период времени составил 9,2%. Кэмпбелл оценивает темп роста в России на тот же момент в 6%[45]. Если кто-то рассматривает ежегодный темп роста в России с 1913 г., т. е. включая разрушения, вызванные первой мировой войной и гражданской войной, цифры получаются, конечно, совсем другие. По Наттеру[46], они составляют только 4,2% для гражданских отраслей промышленности, в то время как темп роста за последние 40 лет царского правления — 5,3%[47]. Но с 1928 по 1940 г. (т. е. в период мира) — в советское время — прирост составил 8,3%, а между 1950 и 1955 г. — 9%, что приблизительно вдвое выше американских показателей за те же периоды времени,[48] и чуть менее чем в два раза выше показателей царской России. Наттер считает, что если заглянуть в ближайшее будущее, то «видится с достаточной определенностью, что промышленный прирост будет выше в России, чем в Соединенных Штатах, если в этих странах не случится каких-либо системных изменений», в то время как «очень сомнительно, что промышленный прирост в Советской Союзе будет выше, чем в быстро расширяющихся западных экономиках, таких как Западная Германия, Франция и Япония»[49]. Наттер считает, однако, что в длительной перспективе советская система сумеет сгенерировать более быстрый рост, чем система частных предприятий. В сравнении с промышленным производством выпуск сельскохозяйственных продуктов в России сильно не дотягивает до запланированных цифр и все еще составляет одну из серьезнейших проблем русской системы.

Что касается потребления, принимая во внимание рост населения, оно оценивается в 5%, учитывая современное увеличение потребления среди крестьян[50]. «Что касается пищи и одежды, — заключает Таржон, — у СССР есть отличный шанс превзойти наш уровень жизни», в то время как Соединенные Штаты далеко впереди по автомобилям и другим потребительским товаром, рассчитанным на долговременное пользование, а также по расходам на сервис и путешествия[51].

Сталин заложил основу новой, индустриализированной России. Менее чем за 30 лет он превратил самую отсталую в экономическом плане из великих европейских держав в индустриальную систему, которая вскоре станет экономически наиболее развитой и процветающей, пропустив вперед только США. Он достиг этой цели, безжалостно разрушая человеческие жизни и счастье, цинично сфальсифицировав социалистическую идею, и при помощи жестокости, которая вместе с бесчеловечностью Гитлера разъедала чувство гуманности остального мира. Несколько в стороне от вопроса, могла ли эта цель быть достигнута менее жестоким путем, с использованием других методов, остается факт, что он оставил своим преемникам жизнеспособную и сильную экономически и политически систему. Многие черты сталинской системы остались прежними, другие были измены. На следующих страницах я попытаюсь описать суть современной советской системы, построенной на фундаменте, заложенном Сталиным.

III. Хрущевская система

1. Конец террора

Наиболее очевидная новая особенность, которой хрущевизм отличается от сталинизма, — это ликвидация террора. Если террор был необходим системе, в которой массы должны были упорно трудиться, не получая при этом соответствующего материального удовлетворения, он мог бы быть ослаблен, если бы рабочие смогли начать пользоваться плодами своего труда и рассчитывать на рост этого пользования. Преемники Сталина также достаточно травмировали себя безумным террором, который он осуществлял в последние годы и который ежедневно угрожал уничтожением любому из числа правящих высших руководителей. Психологический феномен, похожий на феномен, существовавший во Франции перед падением Робеспьера, вероятно, имел место и среди правящей верхушки России и привел, вместе с упомянутыми выше причинами, к решению ликвидировать террор.

Все сообщения из России подтверждают, что система террора прекратила существование. Лагеря рабского труда, которые были не только институтами террора, но также источниками дешевой рабочей силы при Сталине, постепенно исчезли. «Революционные тройки» и наказания были запрещены. Что касается политической свободы, хрущевское государство может быть сравнимо с реакционным, полицейским государством XIX в. и не сильно отличалось от системы царизма. Тем не менее это сравнение может ввести в заблуждение, не только из-за очевидной разницы в экономической структуре этих двух систем, но также из-за другого, более комплексного фактора. Политическая свобода становится явной проблемой, только когда возникает значительное расхождение внутри самой фундаментальной структуры данного общества. При царизме большинство населения — крестьяне, рабочие, средний класс — находились в оппозиции к системе, и система использовала угнетение, чтобы обеспечить свое существование. С другой стороны, есть основания полагать, что хрущевская система успешно справилась с обеспечением преданности большинства советского населения. Это было сделано частично при помощи реального экономического удовлетворения, которое она обеспечила в то время и обоснованными надеждами на значительно более сильное улучшение в будущем, а частично посредством успеха в идеологическом манипулировании человеческими умами.

Из всех сообщений видно с абсолютной очевидностью, что средний русский уверен в том, что система работает довольно хорошо, с нетерпением ожидает улучшения в будущем, получает удовольствие от возможностей образования и досуга и боится главным образом лишь одного — войны. Когда он критикует систему, он критикует детали ее работы, бюрократические несуразности и низкое качество потребительских товаров, но не советскую систему как таковую. Он, конечно же, не думает менять ее на капиталистическую.

Без сомнения, во времена сталинского террора ситуация была совсем другой. Безжалостные