Антигон откровенно наслаждался пением. В жилах грека кипела молодая кровь, заставляя его непроизвольно дергать бровями и подрагивать левым уголком рта. Когда музыканты закончили играть и начали меняться инструментами, он велел рабыне принести серебристый поднос с тремя кубками сирийского вина и несколько кусков хлеба. Из мякиша он слепил фаллос и прислонил его к стоявшему посредине кубку.
Вскоре ему сделалось как-то не по себе. Ко всему прочему, хорошо знакомый с детства древний эллинский гимн в честь бога плодородия сопровождался довольно странной мелодией, немедленно вызвавшей в памяти долгое заунывное пение погонщиков верблюдов, так надоевшее ему во время двухдневного перехода через пустыню. Но тогда они молили своих богов ниспослать им на пути крошечный источник посреди выжженной безжалостным солнцем пустыни. Здесь же речь шла совсем о другом. «Евнух» самозабвенно бил костью по глухо гудевшему от ударов барабану, старик играл на флейте, а египтянка то прижимала к груди, то как бы отбрасывала от себя незнакомый Антигону музыкальный инструмент с полым корпусом и длинной, изящно изогнутой декой. Быстро-быстро пробегая по струнам пальцами, она гортанно выкрикивала в притихший зал:
Контраст между словами, музыкой и манерой исполнения был настолько сильным, что потрясенные слушатели восприняли перерыв едва ли не с облегчением. Антигон подошел к музыкантам, поднес «евнуху» и старику кубки с вином и поставил перед певицей поднос с вылепленным им символом оплодотворения.
— Своим пением ты укрепила мою плоть и потому заслуживаешь благодарности.
Ее смуглое лицо запылало от возбуждения, расширившиеся ноздри дрогнули. Она села на низенький стул, пригубила вино и без тени смущения начала жевать подарок.
Антигон повернулся и почувствовал на себе ее пронизывающий взгляд. Всю вторую часть представления глаза египтянки, казалось, были прикованы к нему.
Через узкую щель между плотными кожаными занавесками пробился солнечный луч и окрасил кирпичную стену в бледно-розовый цвет. Антигон откинул одеяло, осторожно опустил ноги на пол и распахнул шторы. На улице было еще тихо, легкий северный ветерок доносил в гостевые покои на четвертом этаже запах моря и приятно освежал лицо. Сквозь окутавшую бухту туманную дымку сочился свет, делая ее похожей на наполненную лимонным соком хрустальную чашу. Вдали над белыми плоскими крышами виднелись смутные очертания холмов на мысе Камарт.
«Вроде бы недавно вернулся, а в груди опять защемило и снова манит в дальние странствия», — с удивлением подумал Антигон. К обычным в этих покоях запахам благовоний, кожи и шерсти добавился еще и кислый запах пота, исходивший от разгоряченных тел. Вместе это создавало щекочущий ноздри аромат любви.
Антигон искоса взглянул на ложе. Черты лица египтянки без ярких красок выглядели более мелкими, они одновременно неудержимо влекли, отталкивали и создавали ощущение полной беззащитности их обладательницы.
Антигон нежно провел рукой по щеке и лбу египтянки. Она мгновенно прижалась губами к его ладони.
— Откуда у тебя, дочь древних богов, такой ужасный шрам?
Она раздраженно переломила сросшиеся черные щеточки бровей:
— Это не шрам, а нарост. Его нужно как можно скорее удалить. Но где ты так хорошо выучил мой язык?
— Я почти три года прожил в Александрии. Должен признаться, что жители Ракотиса мне гораздо приятнее надменных македонцев, — улыбнулся он, — Ночью мы с тобой так и не нашли времени для разговора. Меня зовут Антигон. А тебя?
— Изида, — нервно ответила она и, желая скрыть смущение, взяла с подоконника бронзовое зеркало, долго смотрела в него, а потом решительно тряхнула головой.
— Ну, хорошо. Мне как-то не хочется плоско шутить и уверять, что я снова вернулся в лоно Большой матери[88]. Но поверь, такого божественного ощущения я никогда не испытывал.
Она ласково погладила его прямой нос, коснулась черной бороды, намотала на тонкий изящный указательный палец завитки волос на его груди.
— Мы пробудем здесь еще больше месяца. Ты никуда не собираешься?
— Да нет, дела, напротив, заставляют остаться здесь.
Изида была единственной дочерью предсказателя из Канопоса — города порока и наслаждений, расположенного в устье одного из притоков Нила и соединенного с Александрией искусственным каналом. Ее мать умерла при родах. За последние десять лет — Изиде было двадцать пять — она объездила пол- Ойкумены, танцуя и распевая песни под музыку самых разнообразных исполнителей.
За увлекательной беседой они даже не заметили, что город пробудился от сна и сквозь забранное затейливой медной решеткой окно с улицы начали доноситься крики торговцев и громкий надрывный скрип колес. Антигон встал, набросил на мускулистое тело тунику и поцеловал египтянку.
— Извини, но мне пора.
Она зевнула и устало опустила веки.
— Ты всегда так рано встаешь?
— Не люблю терять время.
Весь последний месяц осени Антигона не покидало ощущение счастья. Он много и упорно трудился, стремясь вникнуть во все дела банка, и, за исключением его служителей и, разумеется, Изиды, почти никого не видел. Гамилькар вместе с Даниилом отбыл на юг, чтобы на месте дать указания новому управляющему, а заодно выяснить, все ли там в порядке. Кассандр по-прежнему ведал торговыми сделками с заморскими купцами, он показал себя толковым, однако не слишком дальновидным человеком. Арсиноя и двое ее детей вернулись в город, а Аргиопа предпочла остаться у матери в имении. Антигон как-то навестил их и узнал, что будущей весной его шестнадцатилетняя сестра станет женой соседского сына. Эти четыре дня Антигон очень тосковал по Изиде и, вернувшись в Карт-Хадашт, выяснил, что не увидит ее еще целых два дня и две ночи, поскольку приглашен на свадьбу Бостара с дочерью богатого торговца овощами. Он сразу же люто возненавидел всех, кто должен был участвовать в торжественной церемонии, включая жениха и невесту.
После окончания выступлений Изида вместе с музыкантами провела в Карт-Хадаште еще несколько дней, дожидаясь каравана, направляющегося в Египет.
