вернул клинок нумидийцу и взял меч.
Наравас понимающе усмехнулся, полоснул себя по запястью сверкнувшим серебристой рыбкой лезвием кинжала, схватил грека за левую руку и поднес к его лицу свою вывернутую ладонь. Они отпили друг у друга немного крови и крепко обнялись.
День обещал выдаться не по-осеннему жарким. Вопреки ожиданиям в лагере Гамилькара царило спокойствие. В двухстах шагах от защитного нала Наравас повернулся к ехавшему чуть позади седобородому нумидийцу.
— Сходи к ним, высокочтимый брат моего отца, и передай, что я хочу видеть начальника войска.
Нумидиец коснулся кончиками пальцев плотно сжатых губ и хлестнул плетью коня, бросив его в галоп по потрескавшейся глинистой земле. Через минуту-другую тишину разрезал его пронзительный крик:
— Брат царя массилов желает говорить с Гамилькаром по прозвищу Молния!
Вскоре узкие створки ворот распахнулись, и наружу вышли двадцать воинов в глухих шлемах. Они встали полукругом, держа копья по-боевому в правой руке. Гамилькар неторопливо обогнул их, выдернул из ножен меч и отдал его одному из копьеносцев.
Старик нумидиец махнул рукой, и Наравас, легонько шлепнув коня по холке, помчался к ним. Перед этим он повернулся и сделал призывный жест Антигону. Рядом со своим дядей он спешился, отдал ему свой дротик и небрежно бросил через плечо подъехавшему греку:
— Пойдем, мой кровный брат, но сперва прикрой лицо.
Антигон немедленно шагнул назад и обмотал концом тюрбана нос и рот. Подойдя ближе, он увидел, что Гамилькар набросил на панцирь серую шкуру ламы.
— Тебе не откажешь в мужестве, брат Гайи, — низкий, чуть хрипловатый голос стратега звучал довольно спокойно. — Что ты хочешь от меня?
— Я не успел попасть на Сицилию, — Наравас вскинул подбородок и с дерзким прищуром взглянул на него, — так как война уже закончилась. Больше я не хочу быть в числе опоздавших.
— Мне нравятся твои слова. Ты прибыл в нужный час. Что ты хочешь и что ты можешь?
— Я привел с собой две тысячи массилов. — Лицо Нараваса озарилось радостной улыбкой, — А взамен хочу лишь дружбы с тобой.
— И больше ничего, нумидиец? — Гамилькар впился в него тяжелым взглядом из-под нависших бровей, — Вспомни, что Спендий обещал тебе половину Карт-Хадашта.
— Не веришь мне, поверь ему.
Наравас отпрыгнул назад, сорвал с головы Антигона тюрбан и торжественно провозгласил:
— Мы связаны друг с другом узами крови.
— Тигго! Мой славный друг! — Гамилькар даже покачнулся от удивления. — Значит, ты…
Антигон положил руку на плечо Нараваса и чуть подтолкнул его вперед.
— Я хоть раз в жизни солгал тебе, друг моего отца и мой друг? — Антигон не сводил глаз с морщинистого лица Гамилькара.
— Мне — нет. — Стратег задумчиво пошевелил толстыми губами и вдруг резко выбросил вперед правую руку.
Антигон тут же соединил ее с ладонью Нараваса. Гамилькар вскинул левую руку.
— Клянусь твоими богами, что, если мы останемся сегодня живы, я подарю тебе не только спою дружбу, но и свою дочь.
— Тогда… — начал Наравас, но его голос приглушили пронзительные звуки сигнальных рожков.
— Поговорим позднее, — догадливо отмахнулся Гамилькар. — Скажи, ты готов подчиниться моим приказам?
— Да! — выпалил Наравас с таким видом, словно собирался броситься в холодную воду.
— Тогда дождись начала битвы, вместе со своими всадниками пройди вдоль подножия горы и ударь сзади по обоим крылам мятежников.
Нумидиец запрокинул голову и внимательно посмотрел на вершину горы, над которой медленно таяли клочья тумана. Затем он повернулся и размашисто зашагал к своему коню.
— Ты сделал мне прекрасный подарок, Тигго, — скупо улыбнулся Гамилькар. — Поэтому я прошу тебя остаться в лагере. Не нужно лишний раз рисковать жизнью.
Антигон приложил к груди сжатые кулаки и чуть напрягся, вслушиваясь в топот ног, ржание коней и лязг оружия. Грек понимал, что еще немного — и ему уже не удастся вырваться отсюда. Он молча поклонился и побежал вслед за Наравасом.
— Спендий и Авдарид приветствуют тебя, брат повелителя массилов! — воскликнул всадник с изможденным лицом, напирая на Нараваса большим тощим конем, — Они предложили врезаться сзади в ряды пунов. И тогда их уже ничто не спасет от гибели.
— Передай им мой привет, — Наравас слегка поморщился, как бы сожалея, что приходится тратить время на пустые слова. — Я обещал Спендию прийти, но не говорил, чью сторону займу, — Он поднял дротик и резко приказал: — Знамя!
Над головой Нараваса затрепетало полотнище с изображением пальм и наконечников копий. Он набрал в грудь побольше воздуха, и над равниной подобно грому зазвучал боевой клич:
— За Карт-Хадашт!
Шеренги всадников за спиной Нараваса грозно ощетинились мечами и дротиками. Посланец наемников протянул к небу руки и издал протяжный вопль, похожий скорее на волчий вой. Затем он щелкнул широкой плетью и вместе с тремя спутниками вихрем помчался обратно.
С самого начала сражения стало ясно, что значительная часть ливийцев на правом фланге обречена на бездействие, ибо Гамилькару удалось заманить их чуть ли не вплотную к ограждавшему его лагерь валу. Там их засыпали стрелами и забросали свинцовыми шарами. Ливийцам осталось или, не считаясь с потерями, пойти на штурм лагеря, или пребывать в бездействии, дожидаясь возможности переместиться в центр или на левый фланг.
Но Гамилькар не позволил им этого, понимая, что именно здесь решается исход битвы. После не слишком удачной атаки слонов он бросил против ливийцев и стоявших посередине своих бывших воинов, испытанных в сражениях Сицилийской войны, тяжелую пехоту. Но его солдаты не обладали столь же высокой боевой выучкой. Падали сраженные ударами копий наспех обученные боевым приемам вчерашние земледельцы, пастухи и ремесленники. По их телам рвались вперед следующие десятки и тоже погибали. Наемники стояли как вкопанные, плечом к плечу и стиснув зубы. Потом они быстро изменили боевой порядок и пошли в наступление. Под натиском кельтов, иберов, италийцев и сикелиотов пехотинцы отходили, отбиваясь и смыкая сильно укороченный и поредевший строй.
Внезапно вдали показались какие-то черные точки. Они рассыпались вдоль горизонта, отделив извилистой линией хрустальную голубизну неба от бурой земли. Нумидийцы мчались легко и стремительно. Скакавший впереди Наравас покинул руку с копьем и пронзительно закричал. В ту же секунду по щитам наемников загрохотал ливень дротиков. Нумидийцы не могли проломить тараном первые ряды наемников. Они, как назойливые мушки, вились вокруг, больно жаля, ослепляя и вынуждая остановиться. Ровные линии копий начали дрожать и ломаться. Антигон на легком, как птица, скакуне вертелся среди со свистом прорезавших воздух жал, срубая мечом древки и ощущая рукой, как ломаются под его яростными ударами шлемы и обтянутые рысьей кожей щиты. Брошенное чьей-то меткой рукой копье задело круп его коня, грек успел спрыгнуть на землю и затравленно заметался в самой гуще кровавой сечи.
Дальнейшее ему помнилось смутно. Будто кто-то другой, а не он рубил, колол, отбивал удары, нагибался, падал и вставал. Перед глазами мелькали то окровавленный обрубок ноги, то руки, пытающиеся удержать вываливающиеся из распоротого живота кишки, то пика, с хрустом пронзающая тело сикелиота и покачивающаяся над ним как красная мачта. И единственное, что он осознанно воспринимал, была яростная жажда убийства. Утолить ее помог поединок с рослым гоплитом в бронзовом шлеме с хвостом. Нанесенный Антигоном удар лишь вышиб искры из умело подставленного круглого щита. Ловко вертя мечом, словно пращой, гоплит без передышки наносил удар за ударом. Антигон с трудом уворачивался от них, выжидая удобного мгновения. Ом отбил еще один удар и встречным движением перехватил чужой
