Кроме того, она была очень красива. Ох уж это возбуждение плоти! В восемьдесят лет о нем, казалось, следовало просто забыть. Однако на отсутствие похотливых желаний старику надлежит жаловаться лишь в тех случаях, когда у него нет возможностей их удовлетворить.
С помощью александрийца, который теперь должен был остаться в Никомедии, я закончил составлять опись товаров.
Караваны бактрийских[20] купцов уже снова покинули город, чтобы еще до наступления зимы успеть добраться до горных границ Персидской державы. Их столь поспешный отъезд был также вызван стремлением не оказаться на подвластных Вифинии и Пергаму землях в тот момент, когда Прусий и Евмен опять всерьез возьмутся за осуществление безумной идеи создания единого эллинистического государства.
За загородкой в самом конце склада я нашел маленькую коробочку с белым порошком, обладающим соответствующим запахом. Из дорожной сумы я вынул чудесную стеклянную бутылочку, изготовленную в одной из ремесленных мастерских пунийской столицы.
Бутылочка была сделана в виде женского тела, только без рук и ног, но зато с высокими крутыми грудями. Затычку украшало нечто вроде ожерелья с прикрепленным к нему вырезанным из сапфира изображением молодой пунийки. Сквозь бутылочку, «ожерелье» и нижнюю часть затычки тянулась тонкая золотая цепочка. Таким образом бутылочку можно было носить на шее.
Мои мысли вернулись на восемь с половиной лет назад, во времена скорби и тоски. Я тихо вздохнул, разомкнул цепочку, осторожно вытащил ее из крошечного отверстия, вынул затычку и высыпал белые крупинки в узкое стеклянное горло.
На цоколях коричневых колонн портала кучки белого голубиного дерьма образовывали причудливые узоры. В помещениях расположенного в верхней части примыкавшего к гавани квартала Царского банка царила приятная прохлада. Служитель в позолоченном, плотно облегавшем мускулистую грудь панцире и украшенном пышным султаном шлеме почтительно провел меня сквозь скопище толпившихся в зале людей.
При виде меня Ипполит не только мгновенно вскочил с места, но и быстрыми шагами пошел навстречу. В знак приветствия он крепко сжал мое правое предплечье и небрежным жестом отослал служителя. Затем он опустил тяжелые шторы из обшитой золотом плотной шерстяной ткани и предложил расположиться поудобнее на изящном сиденье. Оно было обтянуто простой кожей, но зато подлокотники были выложены инкрустациями из слоновой кости.
— Рад тебя видеть, — Он осторожно подергал за край своей довольно странной одежды, представлявшей собой накидку из обшитой по краям хлопчатобумажной ткани с наглухо застегнутым воротником, украшенным двумя золотыми пряжками и витой золотой целью. После явно намеренно сделанной паузы он добавил: — У себя.
Я подождал, пока он, кряхтя, усядется за заваленный свитками и шкатулками стол. Лицо Ипполита посерело, глаза глубоко запали.
— Ты плохо выглядишь.
— Да. И точно так же себя чувствую, — Он провел рукой по глазам, — Ох уж это военное время… Из- за Прусия с его безумными планами нам сейчас остро не хватает наличных денег, мы связаны по рукам и ногам, но, увы, далеко не все клиенты понимают это. Добавь сюда особые списки, особые поборы, необходимость постоянно исчислять налоги на набежавшие проценты — и все это нужно было сделать к позавчерашнему дню… Но ведь ты пришел ко мне не для того, чтобы выслушивать жалобы.
Я сообщил ему, что намерен снять со счета почти все деньги, за исключением необходимой суммы, остающейся в распоряжении моего управляющего. Отныне он должен был стать моим компаньоном. Ипполит долго рылся в столе и наконец вытащил целую кипу пергаментных свитков.
Под конец беседы я узнал, что смотритель гавани сильно задолжал банку, а рабыня-критянка стоит не больше пяти мин[21]. Для большей убедительности Ипполит направил вместе со мной своего служителя, призванного напомнить смотрителю о величине его долга. День уже клонился к закату, когда я наконец отвел Коринну на корабль и попросил Бомилькара позаботиться о том, чтобы ее накормили, напоили теплой водой и переодели. В благодарность она так стремительно припала губами к моей ладони, что я даже не успел отдернуть руку.
С маленького холма открывался великолепный вид на залив, город, гавань и горы. Вода отливала голубовато-зеленым и черным цветами. Маленькие лодки отправлявшихся на ночной промысел рыбаков обогнули каменный мол и начали постепенно вытягиваться в прямую линию. Справа от холма начинался редкий лес, окружавший дворец царя Прусия. Сквозь листву отчетливо просматривалась белая стена, увенчанная башнями.
Я пришел на цоколь рухнувшей колонны. Развалины древнего храма Артемиды как нельзя лучше подходили для невеселых встреч. Большинство каменных плит заросло мхом и лишайником. Устояла только одна колонна, но и она уже вся покрылась трещинами.
На гору он взошел как юноша — легко и быстро. Дыхание у него оставалось ровным и спокойным. На мгновение он прижался ко мне щекой, затем чуть откинулся назад, положил руки на мои плечи и пристально посмотрел в глаза. Годы — по-моему, Ганнибалу уже исполнилось шестьдесят один — никак не отразились на его внешности. Разве что глубже стали складки у рта, да возле левого глаза сплелась густая сетка морщин. Но взгляд, как всегда, оставался холодным и внимательным, в волосах почти не прибавилось седых прядей, брови и борода по-прежнему были иссиня-черного цвета.
— Рад тебя видеть, старый друг. В отличие от меня ты совсем не постарел, — улыбнулся Ганнибал.
— К чему вся эта таинственность? Полагаю, ты — гость царя, хотя, может быть, он уже успел втравить тебя в какую-нибудь безумную затею в Никомедии или где-нибудь еще.
— Вот именно «безумную». — Он повел рукой назад, — Ты уже видел пресловутую «военную гавань государя»?
Я посмотрел вниз — туда, где возле берега стояли четыре старые триеры[22], две пентеры[23] и кучка изрядно потрепанных парусных судов.
— Ничего не скажешь, могучий флот. И что теперь?
— Прусий приказал следить за каждым моим шагом, — грустно усмехнулся Ганнибал, — Он ужасно боится любой из моих военных хитростей. Во всяком случае, за мной постоянно следуют два-три соглядатая. Отсюда они видны уже издалека, а потому я обычно прогуливаюсь здесь по вечерам.
— Так вот почему ты предпочел послать мне тайную весть! Где ты был все эти годы? Если верить слухам, то в Армении.
— Да. — Он вздохнул и прислонился к одиноко стоящей колонне. — Я был у царя Артаксия, очистил там леса и дороги от разбойничьих шаек и разработал для него план строительства города. Но… — Он показал на раскинувшуюся под сенью гор черную водную гладь. По другую сторону был виден багровый край заходящего солнца.
— Что «но»? Море?
Ганнибал пристально взглянул на меня. Его единственный глаз выражал странную смесь самых противоречивых чувств — печаль, упрямство, тоску, смирение, высокомерие.
— Ты точно такой же, как я, — вполголоса заметил он.
— Ах вот почему… Ты не можешь покинуть берега этого моря.
Ганнибал скрестил руки на груди. Как обычно, он был одет в простой хитон с прикрепленными к груди металлическими пластинками. И как обычно, за поясом у него торчал короткий меч Плана.
Заметив мой взгляд, Ганнибал похлопал ладонью по рукоятке:
— Твой самый острый и самый дорогой подарок. Никогда еще он не подводил меня.
— Но что ты собираешься делать сейчас с мечом или без меча? Это море…
Он вскинул руку:
— Вот именно, это море, этот воздух, эти ветра. А также горы, бухты и люди. Я знаю: еще немного, и оно превратится в своего рода внутренние воды Рима. Тем не менее как обстоят дела дома?
