огромные лаборатории, которые существуют благодаря локальному муниципальному финансированию. Социологи превратились в таких посредников, которые делают то же, что менеджеры, или же то, что делают журналисты, а именно озвучивают дебаты в средствах массовой информации. Это не очень интересно интеллектуально, но это имеет достаточно большое социальное значение. Аналогична и роль психологов, которые занимаются решением конфликтов в муниципалитетах».
Способна ли роль эксперта стать панацеей для социальных наук? Как влияет она на положение социальных наук в обществе и каковы ее последствия для их идеологического проекта? Ибо амплуа эксперта присущи внутренние противоречия, идущие вразрез с устоявшимися представлениями о социальных науках.
Мы уже упоминали о том, что роль эксперта не предполагает свободу выбора сюжета, по которому ему предстоит высказаться. Исследовательская программа навязывается эксперту обществом, формулируется в «социальном заказе». Вот как понимает эту проблему Франсуа Артог применительно к истории:
«Особенность современной ситуации состоит в том, что историк больше не является хозяином положения. Не он определяет вопросы, не он фиксирует повестку дня. Что ему делать? Вернуться в Сорбонну и сказать себе: „Я буду заниматься чистой наукой“? Может ли он это сделать? С другой стороны, как и на каких условиях он может выступать в публичной дискуссии, не превращаясь просто в эксперта или просто в журналиста? Он разрывается между разными амплуа — журналиста, свидетеля и судьи».
Несколько неприятных для социальных наук следствий вытекает из такого положения дел. Действительно, если не сами социальные науки выбирают те вопросы, на которые они должны дать ответ, а вся научная проблематика определяется конъюнктурой общественной жизни, то объективность их подхода неизбежно оказывается под сомнением. В самом деле, больше не всеобъемлющий метод социальных наук и их внутренняя логика позволяют отличать важные сюжеты от сиюминутных. Напротив, весь выбор исследовательской программы подпадает под власть общественных настроений, пристрастий и фобий. Позиция эксперта принципиально изменяет положение исследователя: он должен находиться в постоянной готовности ответить на чужой вопрос, сохраняя при этом видимость полной независимости.
Слово «эксперт» спасает будущее социальных наук только до тех пор, пока мы безропотно отдаемся во власть иллюзии. Ибо оно ассоциируется с представителем «точных наук» — физиком, математиком, инженером или биологом, т. е. с тем, кто наверняка обладает «объективным знанием». «Научная беспристрастность», «открытие законов», «познание истины» — эти обломки наивного сциентизма 60-х годов — могут только имплицитно присутствовать в идее экспертизы, потому что попытки эксплицитно отстаивать их сегодня, исходя из традиционных способов зашиты идеи объективности, основательно скомпрометированы. Образ эксперта, возникший из отрицания «великих нарративов», связан с идеей фрагментарного знания, которая плохо укладывается в обычное понимание научности. В то же время сама идея объективности и есть один из тех «великих нарративов», спастись от распада которых должна была помочь социальным наукам сомнительная панацея экспертизы.
Аутизм посвященных
В своей научной деятельности в полном смысле этого слова историк адресуется к публике, состоящей из специалистов в данном домене. Только это сообщество ученых способно признать или отвергнуть то новое знание, которое он предлагает, и только после этого новое знание может, благодаря преподаванию, стать достоянием широкой публики.
Предложить новое обоснование объективности познания было бы вполне достаточным, чтобы вернуть социальным наукам их былое место в обществе. Но на чем может основываться идея объективности?
Распространенная среди новаторов точка зрения состоит в том, что новым фундаментом объективности социальных наук может стать распознание истины сообществом экспертов, подлинными профессионалами своего дела. Замкнутость профессиональной среды, куда нет доступа непосвященным, соблюдение чистоты рядов — такова позиция, которую исследователи должны занимать по отношению к публике. Именно так, например, историки-новаторы обосновывают «новую концепцию научности истории» в надежде вернуть этой дисциплине право считаться наукой[76]. По мнению Ж. Нуарьеля, вместо того чтобы искать эпистемологическое обоснование научности истории, надо обратиться к истокам исторической профессии. Отправным пунктом его рассуждений является отрицание идей современных «историков-релятивистов», которые считают, что нельзя обнаружить никакого несомненного теоретического критерия научности истории и потому делают вывод о кризисе исторического познания. Согласно Нуарьелю, такой критерий есть: истина устанавливается коллективом «компетентных исследователей»:
«При таком определении исторической науки вопрос исторического суждения занимает центральное место, потому что познание не может считаться истинным, кроме как при условии признания его таковым компетентными исследователями»[77].
Это обоснование объективности выглядит тем более соблазнительным для спасителей социальных наук, что оно берет свои истоки в идее социального характера репрезентаций.
Связь понятий коллективной истины и объективности вызывает ряд вопросов. Распознание истины профессиональным сообществом возможно только в том случае, когда имеется гарантия объективности ее членов. Конечно, можно, вслед за X. Патнэмом, положиться на научную честность коллег и встать на позиции «умеренной объективности». Однако в истории, особенно последнего столетия, найдется немало разочаровывающих примеров. Достаточно вспомнить о том, как работал принцип коллективной ответственности за истину в советской историографии или в суждениях западных «попутчиков» радикальных движений, свободных от идеологического насилия со стороны государства, чтобы усомниться в тождественности коллективной истины и объективности. К аргументу Манхейма об особой социальной природе интеллектуалов, делающей их свободными от идеологических пристрастий, казавшемуся вполне наивным и в середине XX столетия, в наши дни тем более трудно относиться всерьез. Независимость суждений интеллектуалов по поводу политически актуальных тем нуждается в более весомых обоснованиях. Хотя вполне возможно, что сегодня попытка найти опору понятию «объективность» в коллективном суждении остается единственным способом продлить его жизнь.
Автономность общины экспертов выступает гарантом сохранения научности для большинства новаторов, будь то социология оправдания Болтански — Тевено или аналитическая философия, антропология науки или когнитивные науки. Отрицание «глобальных схем» предшествующего этапа толкает к формулировке конкретных, узких, специальных исследовательских задач. Потребность в технической терминологии и специализированной проблематике возводится в исследовательский принцип. В результате дистанция между новаторскими направлениями и читателем-неспециалистом грозит стать непреодолимой. Аутизм предстает неизбежным следствием исследовательской программы новаторских школ.
Глубина разрыва между социальными науками и обществом была очевидна уже в период складывания прагматической парадигмы. Вот как передает эту атмосферу середины 90-х годов, летописец парадигмы Ф. Досс:
