пения Кэтрин Хепберн, то есть думали: «Справится ли? Ну а почему нет? Да, смотри-ка, совсем недурно выходит».
Я кое-чему научилась, играя по утрам в теннис на площадке отеля «Беверли-Хиллз» с Харви Снодграссом.
— О Боже, Харви. На меня смотрят — я не выдержу.
— Не волнуйся, Кейт, они скоро уйдут. Только чокнутые способны долго наблюдать за отвратительно играющим теннисистом.
Он был прав. В те дни я была молода и играла слабенько. Теперь я стара, у меня протез бедра, и в теннис я играю слабенько. Хотя теперь я представляю больший интерес для зрителей, потому что все еще стараюсь.
Вот и все про пение. Я не могу петь, но могу заниматься сочинительством. Разве не так? Во всяком случае, в нем я сильней, чем в теннисе.
Их же оценка такова: «А ведь совсем недурно, правда?» Это не мой критерий — это негативное одобрение, это принцип «достаточности». Мне это претит.
Как бы там ни было, я записала для них пластинку — три песни Коула Портера. Но, Боже мой, чего- то там не хватает… От чего-то они не совсем… В общем, слушать не хочется…
Напрашивается аналогия с живописью. Само создание картины доставляет вам огромное удовольствие. Вот вы закончили картину — никакую с точки зрения художественных достоинств — и вешаете ее на стену. Потом постепенно сознаете, что просто уже не можете видеть ее. Тогда вы снимаете ее и вешаете в другую комнату — в ту, куда редко заглядываете. Кто-то спрашивает: «Вон те лилии — кто их нарисовал?» Польщенные, вы отвечаете: «Я». Но в душе-то вы знаете истинную их цену.
Пластинка смотрелась красиво в конверте или как это у них называется. Я привезла ее с собой в Фенвик, положила в кухне на большой круглый стол, над которым с потолка свисает лампа от «Тиффани». Положила на стол, рассчитывая на то, что Дик не может ее там не заметить. Дик — мой брат — он музыкален.
И представьте себе, пластинка пролежала там пятницу, субботу… Наконец в воскресенье я:
— Ты не хотел бы поставить пластинку?
Дик:
— Какую пластинку?
— Ту… На столе.
— А… Коул Портер. Терпеть не могу Коула Портера. — О ужас! Какой удар… Я вышла из кухни. Какой же гад — как же мерзко — вот так… Ведь я хотела… Честное слово, я…
Его подруга Вирджиния Харрингтон — сама любезность — во время нашего разговора находилась в кухне. И вдруг я слышу — какая-то пластинка. Ее поставили в кабинете. Там же находилась Филлис. Нет, Дика там не было. Он все еще был в кухне. Разве можно быть такой свиньей? Мои песни, а он не… Я стояла в прихожей и слушала.
И тогда слух мой обрел способность различать звуки, до меня дошло… Что тебя так огорчает, Кэтрин? То, что ты слышишь — это просто не… Вот что это.
Это было просто не то.
Если бы ты была уверена, что это — хорошо, тебе было бы все равно, слышит это Дик или нет. Но ты так не думаешь. И потому тебе в голову приходят всякие мысли. Дик не станет слушать пластинку, потому что ему просто-напросто недостает на это отваги. Ну что он может сказать?
— Все! Больше никогда!
Так вот, именно мелочи больше всего огорчают человека. И я рассмеялась — в сущности, над собой, потому что прекрасно сознавала, что мой позор проистекает из того совершенно очевидного факта, что за дело-то я взялась, а сделать его НЕ сделала. Эх, жизнь…
Ну что ж, в следующий раз.
Следовало бы сказать: в следующей жизни.
Глаза
В кабинете врача
Да. Понимаю. Дряблость кожи. Да. Это оттягивает глаз.
Это не — что вы сказали? — сениле эктропия. Да… Ясно. Но это эктропия. Да… То есть… нижнее веко свисает… То есть опускается… из… Да, обнажается слизистая.
Нет. Не слезятся. То есть слезятся… когда ветер… или от холода. Да, слезятся.
Да, краснеют и чешутся.
Подвержены воздействию, да… Я понимаю. Да, сухие.
Это в самом деле действует на нервы. Вы же знаете, зуд… Да, сэр, это нервирует, естественно. Я, конечно, понимаю, что… Да, мне приходилось слышать. А если взять верхнее веко — верхнюю часть… И использовать для нижнего века…
Да, я понимаю — будет другого цвета. Да, только на некоторое время. Грим? Да, но я не пользуюсь гримом в повседневной жизни…
Да, нам всем когда-то приходится менять некоторые свои привычки, не так ли? Да… Я полагаю, мы…
О!.. А нельзя ли использовать кожу тыльной части уха? Я понимаю. Кожа жестче… прочней. Да, я прекрасно понимаю…
Благодарю… да.
Филлис и я вернулись к машине.
По пути домой
Я никак не пойму, почему, собственно, они не могут сделать подтяжку сбоку. Взять кусочек. Господи, у меня мурашки бегут… Белое пятно под каждым глазом. Буду похожа на енота, вылезающего из ржавой консервной банки. А что будет, если веко останется на глазу? Ты не обращала внимания на тех стариков, у которых глаза прикрыты веками? Кожи у них хватает, а веко все равно опускается. Сениле эктропия. Как бы мне хотелось побольше веры… Жуть какая… Глаза.
Консультация
— Добрый день. Благодарю, доктор.
— Садитесь сюда, пожалуйста. Да… отлично. Вы хотите сказать — это просто естественное ухудшение. У нас вся семья с рыжим окрасом. Вы понимаете — веснушчатые, рыжеволосые. Ячмени, когда была ребенком. Потом стафилококковая инфекция. Венецианские каналы… Нет, я купалась в одном. Просто нужно было упасть спиной в воду, когда снимали одну картину… Я прыгнула. С широко открытыми глазами. И с широко открытым ртом. Промыть глаза тогда даже мысли не возникло… Обо всех других частях тела, но не о глазах. На следующее утро они были красные, как у рака. Нет, не веки… Белки покраснели.
Нет, мне просто интересно, можно ли взять что-то вроде… ну, лоскутка, что ли… И здесь сбоку… Я имею в виду, нижнее веко вроде как мертвая ткань… И может…
Вы не согласны. Я понимаю… Вы имеете в виду, что единственная возможность — это аппликация.
