не о том, что имеет прямое отношение к интересующей его теме, будучи, видимо, дезориентирован названием семинара. Я пришел сюда обсуждать проблему судьбы культуры в современном мире, а руководителя семинара интересует судьба России, причем в плане, прежде всего, ее политической истории. Тема, конечно, важная и заслуживающая самого серьезного обсуждения, но причем тут культура?
Мне могут возразить, что политическая история — тоже часть культуры, но как тогда отличить разговор о культуре от экономического, политологического, этнографического и любого другого разговора? Тогда разговор на любую тему следует считать разговором о культуре. Скажем, обработка земли, земледелие — это культура? Ну, конечно, кто же будет отрицать это. А плавка и обработка металлов? Видимо, тоже. Хозяйственная деятельность, рыночная экономика, техника, политика, военное дело, наука, все формы общественного сознания — это все культура. Но для чего тогда существует культурология? Чем она отличается от других социальных и гуманитарных наук? Мы так и не договорились о том, что имеем в виду, когда говорим о культуре, какой срез действительности пытаемся сделать предметом своего анализа.
И Россия в плане культуры — столь же неопределенное нами до конца понятие. Что ее в этом плане отличает от других стран? Большинство присутствующих здесь пытались ответить на этот вопрос путем сравнения России с Европой. Кто-то настаивал на их принципиальной близости и даже сходстве, для других они — взаимоисключающие величины. И каждый находил, казалось бы, вполне убедительные исторические доводы в пользу своей точки зрения. Какой-то бесконечно длящийся спор. Неясно, однако, какой системой ценностей руководствуются спорящие стороны. Наши западники в свое время ценили одно, славянофилы — другое, а потому и приходили к разным выводам. Но сегодня спор о ценностях, т. е. спор чисто философский, многим кажется скучным и малоинтересным делом. Им и без спора все ясно. Только свои ценности они считают достойными внимания, остальные — не в счет. Тем мы и отличаемся от Европы, что для нее конфликт и столкновение противоположных ценностей — естественное и вполне нормальное культурное состояние. Само признание наличия только одной — общей для всех — системы ценностей есть признак отсталости и еще недостаточной культурности.
Игорь Яковенко: Значит, какие-то ценности у ваших оппонентов все же есть?
Вадим Межуев:
Да, но они четко и внятно не артикулированы. Скажем, для некоторых, как мы здесь слышали, европейская культура во всех отношениях предпочтительнее русской. Не буду оспаривать такое мнение, но на чем оно основано? Какими критериями руководствуются те, кто его высказывает? Почему они думают, что только ценности европейской культуры, как они их понимают, являются универсальными?
Любая культура, в том числе русская, ценна своей самобытностью, уникальностью, своей непохожестью на другие культуры и своей общностью с ними. Одно без другого просто не существует. В каждой культуре есть и нечто такое, что присуще всем культурам, и нечто свое, особенное. С этой точки зрения, Россия сохранит себя не посредством отказа от своей культуры и ее замены на какую-то другую, а посредством продолжения и развития лучших образцов собственной культуры.
На мой взгляд, культуры не делятся на плохие и хорошие: любая из них есть продукт и проявление человеческой свободы.
Игорь Яковенко: Любая?
Вадим Межуев:
Любая. Культуры отличаются друг от друга лишь по степени той свободы, которые предоставляют человеку. Все, что противостоит свободе, любое насилие над людьми есть проявление не культуры, а еще неизжитого варварства. Или, если угодно, бескультурья.
Хотя термин «культура насилия» широко распространен в современной социологической литературе, на мой взгляд, это чистый оксиморон. Наличие в языке таких оксиморонов делает бессмысленным любой разговор о кризисе культуры. Кризис культуры и есть кризис свободы, а милитаризация общества вместо его демократизации свидетельствует не о существовании какой-то особой культуры, а лишь о низком уровне культурного развития.
Культуру открыли европейцы, когда открыли свободу. Но отсюда не следует, что свобода — только европейская, а не общечеловеческая ценность. Каждый народ культурен в меру своей свободы — личной или коллективной. И потому не все, с чем люди сталкиваются в своей общественной жизни, существует для них как культура.
Игорь Яковенко: Что же для них вне культуры?
Вадим Межуев:
В ходе наших дискуссий я как-то услышал, что религия — часть культуры. Но это только для атеистов. Для верующих людей религия — не культура, а культ, т. е. нечто священное, имеющее своим источником не человека, а Бога. Так, первобытные народы идентифицировали себя не по культуре, а по мифу. Это для нас миф — культура, а для них — особого рода реальность, предзаданная человеку. Древние цивилизации также отличали себя друг от друга не по культуре, а по вере. Религия стала частью культуры только для европейцев. И хотя культура — европейское открытие, она, разумеется, имеет значение общечеловеческой истины, фиксируя в каждой форме общественной жизни наличие определенного элемента свободы.
Русская культура не является исключением из этого правила. Она такой же продукт человеческой свободы, как любая другая. Иное дело, что культура в России еще не достигла той степени индивидуальной свободы, которая существует на Западе, находится как бы в середине пути. Но и Европа — не предел в развитии свободы. Многочисленные угрозы свободе человека, а значит, и культуре, исходят сегодня из самых разных источников, существующих как за пределами, так и внутри самой западной цивилизации.
Только отстаивая право культуры на существование в самом важном для нее качестве — в качестве человеческой свободы — Россия, как и любая другая страна, может выжить и сохранить себя в современном мире. Ставка на одну лишь военную мощь и даже чисто экономическую удачу даст лишь тактический, но не стратегический выигрыш. Собственное спасение зависит от спасения всех. И Россия может спасти себя, лишь участвуя вместе с другими в общем деле спасения всей мировой культуры, т. е. все той же человеческой свободы, от грозящих ей новых исторических вызовов и угроз.
Алексей Кара-Мурза: Учитывая, что один раз Вадим Михайлович слово «милитаризация» использовал, есть основания считать, что он выступил по обсуждаемой теме. Пафос же его выступления в том, что никакого отношения к культуре милитаризация не имеет.
Игорь Клямкин: Я не исключал, что вопрос о том, что есть и что не есть культура, всплывет и на сегодняшнем семинаре. Поэтому скажу, каким ее пониманием я руководствовался при написании доклада. Культура для меня — это система представлений о сущем и должном, фиксируемая в языке и определяющая модели поведения людей в том или ином сообществе.
Вадим Межуев: Вы были бы правы, если бы сказали, что культура начинается там, где должное расходится с сущим.
Игорь Клямкин:
Пусть даже и так. Но ведь представление о сущем может фиксироваться и словами «военный соперник» или «военная угроза», а представление о должном — словом «победа». И слова эти вовсе не обязательно противостоят «свободе», в реальной истории и реальных культурах их смыслы со смыслом свободы тесно переплетены. Если культуру соотносить только со свободой в ее европейском понимании, то очень уж многое в человеческой истории придется зачислять по ведомству «варварства» и «бескультурья». Тем более что существуют великие культуры, в которых понятие «свобода» отсутствует вообще. В таком случае она, культура, превратится в некое абстрактное должное, от сущего отторгнутое. А понятие «культура», слившееся с понятием «свобода», лишится собственного содержания и какого-либо познавательного значения.
И еще не могу не отреагировать на замечание Вадима Михайловича относительно проблематики нашего семинара. То, что в исследовательском плане интересует лично меня, я не раз излагал на предыдущих наших собраниях. В данном отношении в представленном мной докладе не так уж много нового. Что же касается изначально предполагавшейся тематики семинара в целом, то я достаточно обстоятельно,
