возможность вернуться в Англию, причем за свой собственный счет, — мисс Найт обратилась за советом к приятельнице, миссис Нипин, жене секретаря адмиралтейства. Последняя — внучка весьма уважаемого генерала — всячески поддержала Трубриджа, как, впрочем, и все друзья, с кем мисс Найт говорила на ту же тему. В конце концов она решила последовать общему совету, что и заставило Нельсона назвать ее в одном из писем к леди Гамильтон «этой сучкой мисс Найт». Ну а уж возмущение самой леди Гамильтон поведением мисс Йайт вообще не поддается описанию. На форзаце томика Мольера, некогда подаренном ей изменницей, она написала: «Подарок мисс Найт, которую я раньше считала искренней и хорошей женщиной… После смерти леди Н. моя мать пригласила мисс Н. переехать в наш дом… Она пользовалась нашим гостеприимством около двух лет. Мы за свой счет отправили ее в Англию. И что же получили взамен?.. Какая же она грязная, невоспитанная, неблагодарная лгунья с дурными манерами».
В том, какова будет реакция большей части лондонского света на совместный визит Нельсона и сэра Уильяма Гамильтона в Сент-Джеймский дворец, сомневаться не приходилось. Адмирал вызывающе нацепил на себя все свои побрякушки — не только Звезду ордена Бани и боевые награды, но и те, какие в данном случае вполне можно было оставить дома — россыпь турецких бриллиантов, пожалованных ему Высокой Портой, и орден Святого Януария от неаполитанского короля. Король же английский, чья супруга решительно отказалась принимать леди Гамильтон, не пришел в восторг от появления беспутного адмирала в столь расфуфыренном виде и прием ему оказал «довольно холодный». Так, во всяком случае, пишет Катберт Коллингвуд со слов самого Нельсона: «Его Величество просто поинтересовался, оправился ли тот от недугов, и, сразу повернувшись к генералу, более получаса шутливо говорил с ним о чем-то. И уж точно разговор шел не о победах Нельсона».
Горожане же оказали Нельсону куда более теплый прием. Стоило людям узнать его на улице — а не узнать его было трудно, ибо, как отметил сэр Джон Бур, со всеми своими звездами, орденами и лентами он походил больше на «оперного премьера, нежели на завоевателя Нила», — как они тут же окружали его. Однажды из объятий толпы его не без труда вырвал Александр Дэвисон, сопровождавший Нельсона на прием к лорд-мэру Лондона, куда того пригласили в качестве почетного гостя. Адмирала, доставленного в Гилдхолл возбужденными людьми, тащившими экипаж, заняв место лошадей, окружили у входа моряки, жаждавшие пожать руку герою. Иные из них были из числа «старых Агамемнонов», осчастливленных тем, что Нельсон, оказывается, помнит их по имени. После окончания застолья ему преподнеси шпагу — ее, как он сказал в благодарственной речи, Нельсон рассчитывает в неотдаленном будущем применить против французов.
Также в качестве почетного гостя побывал Нельсон и на обеде, данном Ост-Индской компанией в «Лондонской таверне» — просторной гостинице в виде постоялого двора, знаменитой отличными блюдами, подававшимися в столовой, вмещающей 355 гостей. По случаю визита Нельсона ее декорировали полотнищами с изображением сцен из абукирского сражения, радоваться победой в котором у компании были особые причины.
Еще один грандиозный прием в честь Нельсона устроили в роскошном особняке Александра Дэвисона на Сент-Джеймс-сквер. Здесь Нельсон встретился с премьер-министром Уильямом Питтом — отец его раньше жил буквально по соседству, — четырьмя другими членами кабинета и принцем Уэльским. Принца, заметив, как он буквально пожирает глазами леди Гамильтон, Нельсон с тех пор сильно невзлюбил.
Леди Нельсон с ним здесь не присутствовала, но на прием в адмиралтействе как гостью первого лорда и леди Спенсер ее пригласили. Вечер не сложился, особенно на фоне того давнего ужина, когда Нельсон, нарушая порядок рассадки гостей, составленный леди Спенсер, попросил посадить его рядом с женой. Нынче Нельсон, пребывая явно в дурном настроении, по большей части молчал и с женой, по словам хозяйки, «вел себя неприязненно, чуть ли не презрительно». «Ее поведение во время отсутствия мужа, — рассказала леди Спенсер, — являлось попросту образцовым, — а он даже на публике безобразно с ней обращался: не сказал ей за столом ни слова и выглядел мрачнее тучи».
Леди Нельсон, может, и неловко, но очевидно из лучших побуждений, очистила ему пару грецких орехов — сам адмирал, с одной-то рукой, вряд ли справился бы — и передала ему через стол в винном бокале. Муж раздраженно оттолкнул его, да с такой силой, что бокал, ударившись о тарелку, разлетелся на мелкие осколки. Леди Нельсон разрыдалась. Когда дамы поднялись из-за стола и удалились в гостиную, она пожаловалась леди Спенсер, мол, «в какое ее ставят положение».
То же самое положение вполне проявилось и несколько дней спустя в театре «Друри-Лейн», где давали спектакль по пьесе Шеридана «Писарро» с Джоном Кемблом в роли Роллы, впервые исполненной год назад. Леди Гамильтон появилась в вызывающе ярком платье, с многочисленными перьями, плюмажем и высокой, по моде, талией, позволявшей скрыть беременность. Но леди Нельсон, напротив, оделась в скромный светло-розовый атлас. Появление адмирала публика встретила бурными аплодисментами.
На протяжении первого и второго актов, когда Нельсон всячески выражал восхищение игрой Кембла, все шло хорошо. Но в третьем, за страстным монологом — «Ты сам знаешь, Писарро, как умеет любить женщина… Но как она умеет ненавидеть, тебе еще только предстоит узнать… Тебе, кто в Панаме… храбро размахивал сверкающим мечом, предстоит встретить и пережить гнев оскорбленной женщины…» — последовал крик, донесшийся из ложи Бекфорда. Леди Нельсон упала в обморок, ее пришлось отвезти домой. Согласно некоторым сообщениям, например, в «Морнинг пост», потом она, «ко всеобщему удовлетворению», вернулась в театр. Там же, как, впрочем, и во всех остальных газетах, говорилось — Нельсон оставался в ложе до самого конца представления.
Дом, куда доставили леди Нельсон, располагался по адресу Дувр-стрит, 17. Сюда они переехали с мужем из гостиницы «Неро», где пришлось задержаться дольше, чем думалось: дом удалось снять совсем недавно. По мнению Нельсона, это лишний раз свидетельствовало о нерасторопности жены. Едва устроились вместе с целым штатом обслуги, именуемой отцом Нельсона «свитой», как он велел жене пригласить на обед Гамильтонов. По его словам, он вынужден выказывать внимание к леди Гамильтон и «поддерживать» ее, ибо его «раздражают» доносящиеся до него сплетни в их адрес. Вечер трудно было назвать удачным. Несколько дней назад леди Гамильтон, будучи в театре, почувствовала слабость, и леди Нельсон пришлось проводить ее на свежий воздух. За ужином в доме на Дувр-стрит Эмме снова сделалось плохо, и она поспешно вышла из-за стола. На сей раз леди Нельсон не последовала за ней сразу и вышла из столовой, лишь когда муж резко указал ей на пренебрежение обязанностями хозяйки. Фанни нашла леди Гамильтон в ванной — ее тошнило. Леди Нельсон подставила ей таз. Хозяин удивил собравшихся за столом гостей, тоже оставив столовую и поспешив на помощь любовнице.
По утверждению одного из ранних биографов Нельсона, в ту ночь он гулял по Лондону до четырех утра. «В состоянии полной подавленности и отрешенности» Нельсон дошел до самого Сити, миновал Флит- стрит, пересек Блэкфрайерс-бридж и наконец, «едва держась на ногах от усталости и испытывая страшную душевную опустошенность», оказался у дома Гамильтонов на Гросвенор-сквер. Он постучался, заспанный слуга открыл дверь. Нельсон поднялся наверх, вошел в спальню и, опустившись без сил на край супружеской кровати, попросил впустить его. «Что скажешь?» — якобы поинтересовалась у мужа леди Гамильтон, опасаясь толков в обществе. Сэр Уильям совершенно искренне ответил: ему лично совершенно наплевать на то, что скажут люди. В конце концов Нельсон вернулся на Дувр-стрит.
Вообще-то говоря, наплевательское отношение сэра Уильяма к людским толкам многое упрощало, ибо сплетничали о нем, его жене и их общем близком друге вовсю, и эти сплетни до него, естественно, доходили. Перед их прибытием в Лондон свет шушукался, как следует встретить леди Гамильтон, нужно ли вообще ее принимать. Преемник сэра Уильяма в Неаполе, Артур Пейдж, писал матери, графине Аксбридж: «Говорят, леди Гамильтон небо на землю готова опрокинуть, лишь бы быть принятой при дворе, но, думаю, хлопоты ее напрасны. Во всяком случае, умоляю тебя, если можешь, не допустить этого». Чарлз Гревилл, как ни странно, твердил, что для остракизма нет никаких оснований, так как слухи о связи леди Гамильтон с Нельсоном совершенно не соответствуют действительности. Другие, напротив, утверждали — пресловутая дама сама себе закрыла доступ в высший свет, непозволительным образом себя скомпрометировав. Сэр Уильям Хотэм, королевский камергер в течение многих лет, считал, будто непомерное тщеславие Нельсона «подталкивает его к непростительным поступкам и не позволяет понять, как следует вести себя уважаемому в обществе человеку… Его отношение к леди Нельсон не может быть оправдано ничем. Если бы он пытался избегать хотя бы демонстративных жестов и не задевать на людях достоинств женщины, чье поведение, как ему прекрасно известно, всегда являлось безупречным».
