— Нигде не встречаюсь.
— Врешь ведь?
— Не вру. И вообще советую...
— Ты мне не советуй! — громыхнул Федченко. — Советчик нашелся!
— Ну, так я требую!.. Не желаю с вами разговаривать, вот и все!
— Нет, не все, милый человек. Разговаривать придется. Мы тут не в куклы играем. И нянчиться с каждым сопляком не будем, учти. Материальна у нас против тебя— вот так.— Федченко провел рукой по горлу.— Если я чего и спрашиваю, то только, чтобы твою откровенность проверить. Сознание твое то есть.
— На пушку берете? — дрожащими губами усмехнулся Карцев.
Он вдруг вспомнил Панова. И тот тоже, только по-своему, хотел его «взять на пушку». В друзья набивался. А он, дурак, развесил уши, поверил.
— На пушку? — угрожающе переспросил Федченко.— Значит, думаешь, шутки шутим с тобой? Говори, что у тебя там с Харламовым, ну?
— Ничего!
— Та-ак. Ну ладно, Карцев Анатолий. Коли так, то пеняй на себя.
Федченко поднялся и тяжело прошелся по кабинету. Потом остановился перед Карцевым, задумчиво поглядел на него, расправил усы и с досадой произнес:
— Дурак ты дурак. Вот что я тебе скажу.
— Это точно,— вырвалось у Карцева, и он горько усмехнулся.
— Не веришь, значит, мне?
— Одному такому, как вы, поверил. А теперь все, излечили.
— Добра же тебе хотим, дураку.
— Я вижу...
«Даже не спрашивает, кому я поверил,— подумал Карцев.— Конечно, сговорились. Этот арестует. Ему ничего не стоит».
А Федченко снова зашагал по кабинету, раздраженно теребя усы, потом опять остановился перед Карцевым.
— Выходит, сознательности в тебе нет, исправлять свое поведение не собираешься. Так надо понимать?
— Как хотите, так и понимайте.
— Вот видишь? И еще грубости говоришь.
— Вы мне их больше наговорили.
— С такими, как ты, милый человек, только строгостью и можно. Ты разве другой подход понимаешь?
— Я никакие подходы не понимаю.
— Именно,— охотно согласился Федченко.— Никакие. Я-то понял, что кое-кто уже всякие церемонии с тобой разводил. А ты им — шиш. Так, что ли?
«Это он на Панова, кажется, намекает,— подумал Карцев, и в душе на миг шевельнулось какое-то сомнение.— Как будто даже доволен, что я тому ничего не сказал».
— Так, что ли? — повторил Федченко.
«Чего он выпытывает?» — подумал Карцев.
— Так,— отрезал он.
— Ну, а теперь слушай,— строго произнес Федченко,
внутренне довольный что хотя бы не он один потерпел неудачу с этим обозленным, дерзким парнем.— Я уже сказал, материала на тебя у нас хватает. Но пока отпускаю. Ступай. И помни, на ниточке ты у меня висишь. Днем и ночью об этом помни. Я с тобой церемонии, как другие, разводить не буду. Чуть что — и готов ты, милый человек, спекся.
...Было уже совсем поздно, когда Карцев вернулся домой.
— Ну, наконец-то! — кинулась к нему Марина Васильевна.— Я прямо места себе не находила. Кошмар какой-то!
— Чего он от тебя хотел? — буркнул Владимир Семенович.
Раздеваясь, Карцев как можно более беспечно сказал:
— Дурак он и милиционер. Вот и все.
К его удивлению, Марина Васильевна покачала головой.
— Там есть умные люди, Толик. Мне... мне говорили.
Рано утром Карцева вдруг позвали к телефону. Звонил Панов.
— Толя? Ты сегодня как работаешь? Сегодня среда.
— Знаю. Работаю с трех.
— Не могли бы мы встретиться?
— Нет,— сухо, с накипающим раздражением ответил Карцев.
Панов встревоженно спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного.
— Ну, а когда мы увидимся?
— Когда повестку пришлете или... или милиционера!
— Ничего не понимаю,— с расстановкой произнес Панов.— Может, объяснишь?
— Сами все знаете лучше меня.
Виктор повесли трубку и закурил.
С Карцевым определенно что-то случилось. Парня словно подменили. И это произошло в тот решающий момент, когда он был Виктору особенно, как никогда, нужен.
Наступила среда.
Глава VIII. ЗАБОТЫ, ВОЛНЕНИЯ, А ГЛАВНОЕ — ЛЮБОВЬ
Бескудин обычно приезжал на работу рано. Он неторопливо проходил пустыми, гулкими коридорами, отпирал дверь своего кабинета и, распахнув форточку и стряхнув полную до краев пепельницу в корзину, усаживался к столу. Федор Михайлович любил этот час тишины и покоя и очень им дорожил. Сначала он просматривал утренние газеты, которые приносил с собой, потом вынимал из сейфа бумаги. Тишина окружала его, ее не нарушали ни хлопнувшая где-то дверь, ни чьи-то отдаленные шаги, ни даже уборщица, бесшумно появлявшаяся в его кабинете. Все это были пустяки по сравнению с круговоротом неотложных, срочных дел, споров и волнений, возникавших с началом рабочего дня. И Бескудин, входя рано утром в высокие двери Управления и предъявляя дежурному милиционеру свое удостоверение, каждый раз с удовольствием предвкушал возможность хоть час побыть в тишине и одиночестве.
Так было и в это утро. Но, к своему удивлению, Федор Михайлович вдруг увидел в пустом коридоре Панова, нетерпеливо и, видимо, уже давно поджидавшего там кого-то, то есть, конечно же, не кого-то, а именно его, Бескудина.
— Ну,— сказал он, подходя и вытаскивая из кармана ключ.— И чего тебе не спится, чего, говорю?
Тут только он разглядел расстроенное лицо своего молодого сотрудника и быстро добавил:
— Заходи, заходи, раз уж пришел.
Как всегда, он раскрыл форточку, стряхнул в корзину окурки из пепельницы и, усевшись к столу, нетерпеливо сказал, вытаскивая из карманов и раскладывая перед собой очки, папиросы, зажигалку и газеты:
— Ну-с, что там стряслось, давай.
— Плохо дело, Федор Михайлович,— расстроенно произнес Виктор, вытаскивая сигарету из полупустой пачки.
