Я из огненной деревни…

— Ты партизан?

— Не.

Ну, его и отпустили. С такой политикой, чтоб это успокоить людей. Да. Ну, засели они. Съездили еще в Быхов узнать, какую Красницу — Первую или Вторую — убивать. В Быхове уточнили, приезжают, оцепили всю деревню. С винтовками, пулеметами поставили немцев. А с ними были п полицаи. Потому что, когда загоняли в хату, дак они по-русски:

— А ну, в хату заходите!

Ну что, недогадливый народ был. Идут, и все.

Вопрос: — А еще не было таких случаев поблизости, чтоб убивали?

— Раньше не было еще. До этого даже не слышно было.

Да. И стали в хаты загонять. Загоняют и дальше идут, а вслед уже поджигали. Хаты эти с народом. Горят хаты. И с луга люди идут, сено везут, а немцы смеются эти, которые там охраняют, часовые эти. Смеются только, что сами идут на гибель. А люди ж не знают. Друг с другом разговаривают, что „это с партизанами бьются, давай утекать, а то будет и тута…“. А когда немцы только приехали, комендант объяснил, что на поле ни скота, ни самих — никого чтоб не было. Ни в лесу, ни на поле. Потому что с партизанами будет бой, и будут всех убивать. А в деревне не будут трогать. Ну, все и кидались в деревню. Бегут, бегут и бегут. А того не знают, что они бегут, а их в хаты загоняют и убивают. Да. И жгут.

Вот и все.

Вопрос: — Ну, а вы? Вас тоже?..

— Нас шесть человек шло с косами. Ну, и их шло восемь.

— Бросайте через забор косы, — приказывают.

Ну, мы и бросили. Как бы на теперешний ум, дак развернулся бы с этой косой — не успел бы меня застрелить, как я ему голову срубил бы косой. Глупые, можно сказать, были. Вот и все. Неученые. Не догадывались, что это делается.

Вопрос: — А как они одеты были?

— В форме. Ага. Ну, дак мы идем с луга, а часовые смеются. А чего они смеются — мы ж не знаем. Встречаем на улицах этих, которые загоняют и убивают.

Говорят:

— Стоп! Назад заворачивайте! Бросайте косы через забор!

Ну, и бросили.

А тут горит.

Вопрос: — А крики людей слыхать?

— Не слыхать ничего. Ничего не слышно, а только стрельба, и в этом конце горит. Да. Ну, нас завернули и говорят:

— Заходите в эту хату.

Мы заходим в хату эту, а тут полно уже загнали. Людей. И сразу ж гранату нам сюда — шарах! Граната взорвалась. Крик! Закричат — вторая! Третья! Ну, когда третья, тогда уже все.

И замолкли.

Вопрос: — А вы как в этот момент?

— Я заметил, что он в дверях чеку из гранаты вынимает — я ж был на войне уже. Я ж в Финляндии был на войне, дак я знаю оружие.

— Ложитесь!.. Гранату бросает!

Я сам только успел упасть, кто лег, кто нет — он уже бросил гранату. И мальчик, которому живот вырвало, — граната перед ним взорвалась, — он бросился на меня, его голова на мою попала. И когда уже третью гранату они бросили, взорвалась — все, тишина наступила. Дым этот сошел немного — заходит один немец или полицай и проверяет каждого. И из винтовки добивает. Этого Мальчишку — он еще живой был — потянул, он приоткрыл глаза, дак он в него ударил, а его голова была выше Моей, и мне только фуражку пробило. А самого не потревожило. Из этой группы вышло нас двое не ранетых, я тоже не ранетый был, это не ранение, что шапку пробило, волосы выщипнуло. Да и двое ранетых вышло. А все погибшие в этой группе. Там народу, може сорок или пятьдесят человек было — я не могу точно сказать.

Вопрос: — Вы долго лежали?

— Не, как они только вышли… Я сознания не терял я слышу: выходит… вышел… Ушел… Разговор, ушли на улицу… Да, как на улицу ушли, я подымаюсь. Кругом поглядел — нема никого, все лежат! Тихонько говорю:

— Есть ли кто живой? Да. Другой говорит:

— А я живой. И другой говорит:

— Я ранетый, но живой.

Что делать? Да. Давай на чердак. Мы на чердак вскочили. Там дыра была. Да. Я наблюдал. Они пошли в одну хату. После — дальше.

Я говорю:

— Будут жечь, мы сгорим тут.

— Да не будут!

— Да как не будут? Дым идет же, горит что-то.

Ну, соскочили и — в огород. Ячмень был. В ячмень в этот. Да. И там ползли по этому ячменю. А там через лужок — в жито. Пока часовой отвернувшись был. И — в лес.

Вопрос: — А у вас семья была?

— Всех убили. Одним словом, родни, братовых детей — сестры и братья у меня — погибло в то время у меня двадцать пять человек. И жену убили…»

Так это видел Поликарп Миколаевич Шакунов. Мы его встретили на красницкой улице, — вел коня с пастбища, может, как тогда, тридцать лет назад. Мы его остановили, спросили, кто мог бы рассказать, «как убивали…»

— Есть, остались люди. Я остался.

Отомкнули нам клуб и, пока Поликарп Миколаевич рассказывал, собирались еще жители прежней, убитой Красницы. Приходили по одному. Садились вдоль стены, у окон, и молча слушали то, что видели, пережили и сами.

857 человек тогда убили в Краспице…

Лизавета Ананьевна Шкапцова.

«…Ну что. Утром рано я выгнала корову. Прилетел самолет — и как раз там моя хата была — и по кургану, по земле бегает. Тогда я говорю:

— Что это такое, что это самолет по полю бегает? Бегал он, бегал, поднялся и полетел.

Вопрос: — Что он, садился там?

— Не, не садился. Так во низенько кружился, кружился, ага. Немного погодя я выгнала корову, — идут с той стороны, с востока, цепью идут.

— Ой, говорю, куда ж это деваться? Что тут будет? Ну, тогда подошли. Правда, шли — не затронули нас.

Как шли — только зверски так: видно, что это они идут… Потом я стала печку топить. Стала печку топить. Ну, вытопила печку, ну, пошли мы на сенокос, на болото. Пошли на болото, видим: снова едут машины, восемь машин, оцепляют всю нашу деревню. А у меня мальчик небольшой остался дома. Я думаю: „Ребенок остался, будет бояться“. Тогда я говорю:

— Что, пойдем или нет? (Там и мужчины были.) Ну, что, мужчины, пойдем в деревню?

— А что ж будем делать — пойдем.

Ну, собрались мы и идем. Пошли вперед сначала три хлопца. Видим — пропустили их. Тогда нас четыре человека, идем мы, подходим. Правда, часовой сидит и кричит. Мы хотели бежать бегом, а он нам махает вот так! Мы бегом, он показывает: „Не бегите“. А, правда, куда нам надо итить, там сильно били. Дак он нас заворачивал. Направил нас к Перепечиновой хате. Мы подошли.

Вопрос: — А что он вас заворачивал, чтоб не шли?