этих созданий много. Страшно много. Пообещайте, что вы их уничтожите.
Грейвс молчал.
— А как вам удалось от них убежать? — взволнованно спросил Том.
— Я не убегала.
— Не убегали? — удивился Грейвс. — Что вы хотите этим сказать?
Темнота в ее глазах разлилась еще шире.
— Они меня потащили в это ужасное место. Я все время думала, что вот-вот потеряю сознание. Сначала вниз по лестнице, очень длинной лестнице, это я еще помню. Потом там было что-то вроде дома, и…
Голос отказал ей. Она так сильно и неожиданно вцепилась в Могенса, что он едва не вскрикнул от боли, но даже не сделал попытки высвободить руку. Он чувствовал, как невыносимо тяжело мисс Пройслер продолжать рассказ. Но, наверное, ей самой было необходимо высказаться, для того чтобы не сломиться под бременем жутких картин, которые и вырвал из ее памяти тот вопрос.
— Они были повсюду, — заговорила она снова едва слышным дрожащим голосом. — Они… они сорвали с меня платье и… и всю одежду. Я… я была уверена, что пришла моя смерть. Или что похуже… Совершенно уверена. Но они меня только… только трогали и обнюхивали.
— Обнюхивали? — уточнил Грейвс. Его голос прозвучал заинтересованно, но, как показалось Могенсу, не особенно удивленно.
— Да. — Мисс Пройслер несколько раз сглотнула ком в горле. Ее взгляд, минуя Грейвса, блуждал где- то по ту сторону тьмы. — Это было ужасно. Так… так непристойно и… и унизительно. Они меня везде обнюхали. Понимаете… везде. Я чуть не сгорела со стыда. Но что я могла поделать?
— Ничего-ничего, — мягко сказал Могенс. — Это были всего лишь звери, мисс Пройслер. Кучка безмозглых животных. Вам нечего стыдиться.
— И потом они вас просто отпустили? — спросил Грейвс.
— Нет, не знаю, — прошептала мисс Пройслер. — Я все-таки потеряла сознание. Очнулась я на кладбище. Чудищ нигде не было.
— Там вас и нашел шериф Уилсон, — предположил Могенс.
Мисс Пройслер поджала губы. Могенс поражался стойкости этой женщины, но вдруг заметил, что в ее глазах блестят слезы.
— Это было так… так унизительно, — ее голос дрожал, — мне так стыдно.
— Не надо, — Могенс нежно погладил ее руку. — Все прошло. Отдохните немного, а потом Том отвезет нас в город. Если повезет, то еще сегодня вечером мы сядем в поезд и поедем домой.
— Нет, профессор, это невозможно, — вздохнула мисс Пройслер.
— Что?
— Мы не можем просто взять и уехать. И дело не только во мне, профессор. Я видела там внизу еще…
— Что? — сердце Могенса часто забилось.
— Я была там не единственной. Там еще много женщин. И все они живые.
Уже с час как зашло солнце, и с тех пор Могенс по меньшей мере дюжину раз открывал гравированную крышку своих карманных часов, снова и снова бросая взгляд на витиеватую минутную стрелку под ней. Хотя он был абсолютно уверен, что делает это через равные промежутки, каждый раз времени утекало все меньше. Вот и теперь, когда он опять откинул крышку, чтобы в мерцающем свете единственного огарка свечи на письменном столе Грейвса глянуть на стрелку, ему показалось, что она вообще не сдвинулась с места.
— Профессор?
Могенс удержался от искушения бросить гневный взгляд на Грейвса, сидевшего по другую сторону захламленного стола. В этом не было смысла — густые сизые облака сигаретного дыма, из которого Грейвс за этот час возвел непроходимую стену, он все равно не смог бы пробить взглядом. Грейвс беспрестанно и много курил. Даже с точки зрения терпимого человека, считающего, что курение хоть и является дурной привычкой, однако дело каждого решать, на какой манер отдать концы, с тех пор как они пересекли порог этого дома, он дымил чересчур. Могенс гадал: что это, признак нервозности? Или Грейвс знает, что через несколько часов ему вообще не придется курить, и напоследок сладострастно предается своему пороку? Хотя, возможно, и то и другое.
Могенс демонстративно неспешно закрыл часы, аккуратно убрал их в карман и на незаданный вопрос Грейвса ответил, только выждав еще пару секунд:
— Разумеется, я нервничаю. А ты разве нет?
Грейвс покачал головой, по крайней мере, Могенс именно так расшифровал смутное движение за густым облаком чада.
— Не думаю, — ответил он. — Я хочу сказать, что, по твоему мнению, должен. Но я чувствую себя… как-то особенно.
— Особенно? — Могенс удивленно поднял брови. — Я бы на твоем месте испытывал страх. Гораздо больше, чем я на своем.
Грейвс тихонько засмеялся:
— Растолкуй яснее.
— Думаю, ты лучше меня знаешь, что ждет нас там, внизу. По крайней мере, надеюсь, что знаешь.
— Боюсь, должен тебя разочаровать. Нечто великое, в этом я уверен. Однако большего и я не знаю. Но ближе, чем теперь, я еще никогда не подступался к тайне всех времен. А чтобы быть честным, скажу: конечно, мне страшно. Я бы не был человеком, если бы не боялся.
«Что касается степени твоей человечности, — подумал Могенс, — это вопрос для долгой дискуссии. Но не сейчас». Он поймал себя на том, что его рука снова тянется за часами, и поспешно отдернул ее. Грейвс тем не менее, заметив его жест, усмехнулся:
— До полуночи еще около трех часов. Почему бы тебе не пойти к себе и немного поспать. Том разбудит тебя ко времени.
— Поспать? А ты бы на моем месте заснул?
— Я и на своем-то не могу спать, — сыронизировал Грейвс, снова затягиваясь сигаретой. На мгновение через плотную завесу дыма вспыхнула красная точка и снова погасла. — Может, тогда партию в шахматы?
— В шахматы? — не поверил своим ушам Том. — Ты сейчас можешь играть в шахматы?
— Почему бы и нет? Мне знакомы люди, которые предпочитают каждые две секунды пялиться на часы. Шахматы кажутся мне куда лучшим способом убить время. Успокаивают и оттачивают мышление. И то, и другое тебе сейчас не повредит.
Он и не подумал дожидаться ответа, встал, подошел к небольшому комоду и вернулся с обтянутым кожей футляром, из которого вынул шахматную доску с искусной резьбой и резные фигуры. Хотя каждая из них и была величиной с мизинец младенца, она представляла собой истинное произведение искусства. Был в них лишь один небольшой изъян.
— Фигуры… — пробормотал Могенс.
— А что с ними? — спросил Грейвс, расставляя со своей стороны сначала ладьи, а потом и остальные фигуры.
— Они белые!
— Конечно. Они же вырезаны из слоновой кости. — Он явно развлекался.
— Но они все белые!
— Слоновая кость всегда белая, — издевался Грейвс дальше.
— А как играть, когда не различить, где твои, а где противника?
