изображения каким-то образом реагировали на его вопрос.
— Я надеялся, что ты сможешь мне это открыть, — сказал Грейвс.
В его тоне не слышалось настоящего разочарования. Более того, это звучало как тщательно обдуманный ответ на заранее предусмотренный вопрос. Могенс не в первый раз убедился, что Грейвс продолжает игру с ним. Эта мысль разъярила его.
Но Грейвс не дал ему возможности выплеснуть негодование, он оторвался от стены и зашагал дальше. Следуя за ним, Могенс намеренно старался не смотреть на жуткие картинки по стенам. Но ничего не помогало. Все представлялось так, будто он осквернил себя, только коснувшись взглядом отвратительных росписей. В нем остался какой-то осадок, от которого он не мог избавиться, сродни тому дурному привкусу во рту, после того как он надкусил испорченное печенье, который ничем невозможно было выполоскать. То же касалось и разбитых статуй. Многие из них имели знакомые очертания, но не все, а некоторые были таковыми, что Могенс предпочел не концентрировать на них внимания.
Скорее для того, чтобы отвлечься, он позволил своему взору блуждать в другом направлении и попытался осмыслить симметрию этой церемониальной палаты. Но и это ему не удалось. Он уже не был уверен, что его первая оценка была правильной. Покои каким-то непонятным образом не поддавались определению их форм, словно были построены по законам нечеловеческой геометрии.
Грейвс подошел к широкой лестнице с полудюжиной ступеней — все не только разной вышины, но и неописуемым образом вывернутые и деформированные, так что на них даже смотреть было невозможно — они вели к высоким, почти до потолка, воротам. Что-то в душе Могенса сжалось, когда он допустил ошибку, посмотрев на мрачные линии и символы, выгравированные на древнем металле.
Сам того не замечая, он замедлил шаг, у него закружилась голова, когда он вслед за Грейвсом начал подыматься по лестнице. Черный камень ступеней ощущался обычным, но выглядел не так, будто предназначался для человеческих ступней или каких-либо других из известных Могенсу существ.
Грейвс не давал выхода своему нетерпению, но Могенс его явно чувствовал. Он просто стоял и ждал, когда Могенс подойдет, а потом поднял фонарь и осветил две чудовищные статуи, стоявшие по бокам двустворчатых врат.
Могенс едва не вскрикнул.
Статуи, высеченные из черного камня, были семи футов в вышину и, несмотря на древность, блестели, как отполированный мрамор. Каждая изображала двуногое существо, сидящее на корточках на неправильном, усеянном устрашающими картинами и символами кубе, — искаженных пропорций, раздутое, как у жабы, туловище; мускулистые руки и ноги заканчивались лапами с перепонками, а руки были к тому же снабжены и жуткими когтями, да еще, словно в насмешку, молитвенно сложены ниже живота гротескной твари. Массивный череп обрамлял венец из дюжин змееподобных щупалец, из-под которого Могенса сверлил взгляд выпуклых величиной с ладонь глаз над жутким, как у попугая, клювом.
— Боже правый, — прошептал Могенс.
Грейвс поднял фонарь еще выше, так что и статуя по другую сторону ворот на мгновение яснее проглянула из тени. Ее поза отличалась, но это было такое же абсурдным образом извращенное существо.
— Бог? — покачал головой Грейвс. — Возможно. Весь вопрос, чей.
Его слова вновь бросили Могенса в холодную дрожь. Возможно, это было просто острое словцо, а может, своеобразная манера ободрения. Но на Могенса они произвели совершенно противоположное действие. Если до этого каменные колоссы вызывали в нем только чувство отвращения, то сейчас его охватил страх, который с каждым биением сердца становился сильнее. Ему все труднее было избавиться от абсурдного впечатления, что оба каменных демона молчаливо и угрожающе пронзают его взглядом. Пусть они были сработаны искусно, но не оставалось ни малейшего сомнения, что это всего лишь черный камень — и все-таки что-то в Могенсе знало с непоколебимой уверенностью, что они только ждут момента, когда он допустит малейшую оплошность, чтобы восстать от своего вековечного сна и наброситься на него.
Ему с огромным трудом удалось отгородиться от этой детской фантазии, но не прогнать окончательно; мысль застряла где-то глубоко внутри, схоронившись в каком-то уголке его сознания, как паук, который терпеливо ждет в сплетенной им паутине момента, когда сможет накинуться на ничего не подозревающую жертву.
— Ты спрашивал меня, почему я не показал этого другим, — нарушил Грейвс молчание тихим, почти благоговейным голосом. Продолжать он не стал, но в этом и не было нужды. Могенс и так знал ответ. Представшее его взору не было тем, чем выглядело. Палата, несомненно, несла отпечаток религии древних египтян, но тут были возвеличены не только Ра и Бастет, а молитвы тех, кто стоял здесь коленопреклоненным, возносились не только Изиде и Озирису. И это были не только жуткие росписи и рельефы, и не только вид ужасных тварей на страже ворот. Здесь поклонялись кощунственным богам, и противоестественные обряды и ритуалы оставили свой след, как зловещее эхо, одолевшее времена и все еще невнятно витающее в воздухе.
— И зачем… зачем я здесь? — спросил он осипшим голосом.
— Я думал, ты уже понял, — едва слышно ответил Грейвс.
Долю секунды он смотрел на него проницательным взглядом, а затем отвернулся и подошел к гигантским вратам. Колеблющийся свет его керосиновой лампы оживил жуткие статуи стражей, Могенсу даже показалось, что высеченные щупальца зашевелились, как гнездо кишащих змей и червей. Грейвс медленно поднял руку, чуть помешкал, а потом коснулся матового металла почти что с благоговением. Пламя его штормового фонаря заколыхалось сильнее, и по створкам заскакал каскад пляшущих теней, сопровождаемый чем-то другим, злейшим, что еще не вполне проснулось, но вот-вот проснется.
— Оно там, — сказал Грейвс. Его голос перешел на шепот, едва ли более слышный, чем дыхание; шепот смешался с эхом давно отзвучавших кощунственных молитв и заклинаний, превратившихся в нечто новое и в то же время древнее, и это добавило Могенсу страху. — За этой дверью. Неужели ты не чувствуешь? Я чувствую. Оно там и ждет нас.
Могенс не мог отвечать — страх сжал его гортань. Но он чувствовал, что Грейвс прав. За этими вратами находилось нечто. Нечто древнее и бесконечно могущественнее, что было заперто и заковано от начала времен, но не потеряло своей силы. Одной только мысли, чтобы отпереть эти врата и оставить их открытыми — неважно, что за ними поджидало, — было больше, чем он мог вынести.
— Ты… ты хочешь открыть… это? — не веря собственной догадке, прошептал он.
— Я уже пытался, — ответил Грейвс. Нота ужаса, прозвучавшая в голосе Могенса, казалось, не была им расслышана, а может, это его просто не волновало. Обтянутые черной кожей пальцы скользили дальше по зловещим изображениям и символам, выгравированным на поверхности серого металла — врата в другой, запретный мир, где обитают смерть и безумие. Пламя заколебалось сильнее, и у Могенса возникло жуткое впечатление, что под черной кожей нечто среагировало на прикосновение. — Какие только средства я не перепробовал! Все впустую. — Он наконец опустил руку, отступил на шаг и, тяжело вздохнув, снова повернулся к Могенсу.
— Этот металл, Могенс, не человеческих рук дело, — сказал он. — И никакому человеческому инструменту с ним не справиться.
— А что… — Могенс нервно облизнул губы, а потом зашел с другого конца, не глядя Грейвсу в глаза. — И какова моя роль?
Ответ он знал. Он давно понял, почему Грейвс привел его сюда. Понял в тот самый момент, когда ступил в эту палату.
— Есть другой путь, чтобы открыть эту дверь, не зубилом или взрывчаткой, Могенс, — сказал Грейвс чуть ли не ласково.
— Ты же знаешь, что я… этими вещами больше не занимаюсь, — запинаясь, вымолвил Могенс.
Он хотел сказать совсем другое, может быть, заорать, затопать ногами, пустить в ход кулаки — но ничего такого сделать не мог. Наглое требование Грейвса было настолько вопиющим, что лишило его всякой способности на какую-либо реакцию, он был не в состоянии даже думать.
— Ты не брал в руки своих книг с той ужасной ночи, знаю, — спокойно продолжал Грейвс. — С той самой ночи ты отрекся от всего, что прежде ревностно — и не без оснований — защищал. — Он покачал головой. — В глубине души ты знаешь, что это неправильно.
— И чего ты теперь ждешь от меня? — Голос Могенса мало отличался от сдавленного хрипа, но в его
