– Тогда позвольте попросить вас объявить небольшой перерыв, – с напором в голосе произнес Лещинский. – Мы согласуем линию защиты. Это, кстати, мое право.
– Этим правом вы могли воспользоваться и раньше, – недовольно заметил судья, но, нащупав рукой молоточек, все же стукнул им по столу: – Перерыв. Пятнадцать минут.
Прошло уже пять минут из обещанных судьей пятнадцати, но Лещинский что-то писал на бумаге, не обращая внимания на стоявшую перед ним Дубровскую. Она чувствовала себя тряпичной куклой с пустой раскрашенной головой, в которую актеры-кукловоды суют палец, а потом кивают, вызывая смех у публики. Лещинский выставил ее в дурном свете, но она попыталась не думать о своем стыде, а сосредоточиться на открытии, которое сделала недавно, слушая вступительное слово прокурора Немирова.
– Владимир Иванович! Мне нужно сказать вам нечто очень важное, – решилась она. – Это в корне меняет дело.
– После, – обронил он, не поднимая головы. – Вы что, не видите, чем я занимаюсь? Черт возьми, я пишу вам речь!
– Я вполне могу произнести эту речь без вашей указки, – решилась она. – Я готовилась прошлой ночью.
– Не знаю, что вы там готовили, – заметил он небрежно. – Но произнести вам придется вот это!
Он сунул ей в руки лист, исписанный знакомым Елизавете почерком с размашистой подписью
– У вас есть еще пять минут, чтобы заучить и постараться произнести это без запинки. Идите же!
Тон Лещинского был возмутителен, и в обычной ситуации Елизавета непременно поставила бы ему это на вид, но время и в самом деле поджимало. Спорить о правилах делового общения, равно как рассуждать о новой версии произошедших в его доме событий, было бессмысленно. Дубровская взяла лист и, четко развернувшись на ненавистных ей квадратных каблуках, устремилась к своему месту.
– Уважаемые присяжные! – начала она, чувствуя, что голос эхом разносится по рядам, улетая куда-то вверх, под своды зала. – В том, что предлагает обвинение, нет ни доли здравого смысла. Мой клиент, известный и достойный человек, обвиняется в преступлении, которого не совершал. Уважаемый коллега озвучил нам мотив предполагаемого убийства, который у любого здравомыслящего человека вызовет недоверие или даже смех. – Лиза бросила быстрый взгляд на присяжных. Никто не смеялся. Она поспешно отвела глаза и нашла в себе силы продолжить. – Подсудимый якобы изнасиловал свою жертву, а потом убил. Задайте себе вопрос: зачем ему это было нужно? Ведь девушка пришла к нему сама и разделась донага, укладываясь в его постель. Защита докажет вам, что преступление было совершено другим человеком… – Тут Лиза запнулась, хотя на бумаге четко было написано: «…
Глава 21
– Вы можете мне объяснить, что с вами произошло? – кричал Лещинский, сотрясая кулаками воздух. – Я же вам написал шпаргалку. Дайте мне ее сюда.
Лиза сунула ему скомканную бумажку.
– Могли бы обращаться аккуратнее с ней, – проворчал он, разглаживая листок на скамье. – Ну, вот! Что я говорил? «
– Я это понимаю, – спокойно сказала Лиза.
Лещинский всплеснул руками.
– Уж лучше бы вы этого не понимали! Значит, вы не произнесли это имя сознательно?
– В каком-то смысле, да, – сказала она, понимая, что доводит Лещинского сейчас до состояния кипения. – Но я не могла иначе.
– Почему не могли?
Лиза набрала в грудь больше воздуха.
– Потому что я знаю, что Лежнев не убивал Марину. У него есть алиби. Кстати, об этом знаете и вы.
– Да плевать я хотел на его алиби! – взвился адвокат, получив новую порцию раздражения. – Я защищаю свои интересы и волен поступать так, как посчитаю нужным.
– Но нельзя защищаться, перекладывая вину на заведомо невиновного человека. Это преступно! – воскликнула Лиза.
– А тут вы неправы! Закон мне это позволяет! – повысил голос Лещинский. – Я не несу ответственности за заведомо ложный донос. Вы, кстати, тоже, если будете поддерживать мою позицию.
– Но, помимо закона, есть еще совесть, – сказала вдруг Елизавета. Его голос звучал сейчас тихо, без прежнего надрыва. – Есть что-то высшее, что стоит над законом и над нами. Обвиняя невиновного, мы сами совершаем преступление. Пусть не по закону, но по совести.
Ее слова подействовали на Лещинского, как струя холодного воздуха. Он апатично кивнул.
– Согласен. Только вы забыли, что меня тоже кто-то, в свою очередь, подставил. Так что оставьте красивые слова при себе. Вы еще хотите быть моим адвокатом?
Дубровская кивнула, хотя не была в этом уже столь непоколебимо уверена.
– Тогда следуйте за мной, и больше никакой самодеятельности. Кстати, вы что-то порывались сказать мне во время перерыва. Надеюсь, это не потеряло свою актуальность? – вдруг вспомнил Лещинский.
Лиза покачала головой.
– Нет. Но я, кажется, догадываюсь, кто стоит за всем этим, – торжественно произнесла она, предчувствуя и ожидая лавину вопросов, которую обрушит на нее известный адвокат.
– Да? – проговорил он недоверчиво. – Ну и кто это?
– Кренин, – сказала Лиза, пристально глядя Лещинскому в глаза.
Вместо вздоха удивления он вдруг расхохотался.
– Не несите вздор! Кренин тут ни при чем.
Лиза была обескуражена и даже слегка обижена. Корона на голове Лещинского не позволяла ему видеть дальше собственного носа. Но его можно было понять. Он же ничего не знал о том разговоре, который состоялся поздно ночью в их гостиной.
– Вы не знаете главного, – сказала она, стараясь высоко держать голову. – Вчера ваш бывший подопечный едва не задушил мою родственницу. Это не шутка, а реальное дело, которое, надеюсь, уже находится у следователя.
Тут Елизавета немного приврала, но без этой маленькой лжи эффект был бы смазан. Не стоило же ей говорить про шубу и курорты, которыми грезила Клара.
– Эта ваша родственница… э-э… она все-таки осталась жива? – спросил Лещинский. Теперь в его голосе явно слышалось волнение. Судьба Кренина, так или иначе, заботила его.
– Да. Она жива, но я посоветовала ей снять телесные повреждения, – сказала Лиза. – Ваш милый друг едва не отправил ее на тот свет. Видите ли, он не рассчитал свои силы и во время любовной игры едва не задушил ее шарфом.
– Боже! Он опять принялся за старое, – проговорил адвокат, досадливо морщась. – Вот уж правда, горбатого могила исправит!
– Позвольте? – округлила глаза Дубровская. – Значит, для вас это не новость? Значит, Кренин занимался этим и раньше?
– А как, по-вашему, погибла его секретарша? – зло бросил адвокат. – Вы полагали, что ее задушили пришельцы?
– Ну, я думала, как все, – растерялась Лиза. – Я считала, что ее убил кто-то из ее многочисленных дружков. Разве это не так? Ведь присяжные оправдали Кренина!
– Милочка моя! Вам ли не знать, что оправдание присяжных и истинная невиновность не всегда одно и то же, – сказал Лещинский назидательным тоном. – Справедливости ради следует заметить, что приговор суда – тоже не всегда истина в последней инстанции.
– Ну да бог с ней, с истиной! – опомнилась от шока Елизавета. – Если вы сами знаете о его преступной склонности, неужели не допускаете того, что ваша подруга Марина могла стать жертвой его рук?
– Нет, не думаю, – обронил Лещинский, отрицательно покачав головой. – Определенно это не он. Хотя… вы должны кое-что знать…
Господин Кренин не имел маниакальных наклонностей, но, несмотря на внешнюю черствость и чопорность, был натурой увлекающейся, если не сказать, страстной. Конечно, на своем рабочем месте он производил впечатление типичного чинуши, человека нерасторопного и безалаберного, которому нет дела до всего того, что не касалось непосредственно его интересов. Но он обладал бесценным качеством – он умел приспосабливаться. С людьми, высшими по рангу, он был предупредителен и любезен. С равными себе – держался ровно и добродушно. С подчиненными не миндальничал, соблюдал дистанцию.
Кто бы из людей, сталкивающихся с ним по службе, мог подумать, что господин Кренин, помимо планов и отчетов, может интересоваться маленькими земными радостями, доступными мужчине? Его супруга Василиса, женщина привлекательная, но характером твердая, как кремень, страсть супруга к экспериментам не поощряла. Она следила за его карьерой и внешним видом. Она обновляла его гардероб и круг знакомых, безжалостно выдворяя из него тех, кто уже не представлял никакого интереса, и зазывая новых, успешных и пробивных. В постели она держала себя так же, как офицер на плацу, раздавая команды и реагируя грубым окриком на любую вольность супруга.
Понятно, что, помыкавшись на семейном фронте, Кренин обратил свой взор на сторону. Первой его пассией стала девица с претенциозным именем Луиза. Разумеется, это был ее рабочий псевдоним. Как ее звали на самом деле, чиновник так и не узнал. Если уж говорить прямо, Луиза была проституткой, но называть ее так как-то не поворачивался язык, слишком уж она была холеной, избалованной, знающей толк в удовольствиях. Кренин звал ее «моя гейша». Она и вправду соответствовала этому понятию. Гибкая и грациозная, как змея, с необыкновенными чуть раскосыми глазами, с черными волосами, скрученными в высокий пучок, она представляла собой такое жгучее сочетание восточной красоты и европейского свободолюбия, что бедняга Кренин просто терял голову. Для нее не существовало запретов, и чиновник первое время чувствовал себя мальчиком, делающим первые шаги в искусстве любви. Кажется, она изучала «Камасутру» и владела древними экзотическими методиками. Луиза водила его такими тропами наслаждений, что Кренин после свиданий с ней приходил в администрацию с эрекцией. На протяжении дня он неотступно думал о ней. Стали поступать даже жалобы на его работу. Один важный чин, обеспокоенный странным преображением своего сотрудника, пожаловался Василисе, и та без долгих расследований выяснила причину таких изменений. Как женщина мудрая, она не стала устраивать бурных сцен и выяснений отношений, а для начала прощупала почву. Понимая, что свихнувшийся от удовольствия супруг способен выкинуть любую штуку вплоть до развода, она выжидала время, чтобы нанести внезапный удар.
