— Стой! Кто идет? — раздается из тьмы окрик на немецком языке.
К Петренко подскакивают два немецких солдата. Один из них хватает его за шиворот и кричит: «Русски швайн!» Потом резко, сильным толчком отшвыривает от себя, направляет в его сторону автомат и загоняет патрон в патронник. Петренко бросает свое оружие. У него искаженное от страха лицо. Боясь, что его убьют, он начинает подобострастно извиваться перед немцами и истошно кричать и причитать с трясущимися губами:
— Не надо! Не надо! Не на… Я сам! Я сам! Их бин фройнд! Я… Я ваш друг. Не надо!
Солдат поддел его кованым сапогом.
В избе деда Матвея — Млынский и Алиев. К еде не притрагивались. Только дед Матвей медленно и старательно жевал что-то беззубым ртом.
Анастасия хлопотала у печи. Ждали… Мишутка спал.
Дверь открылась. Вошли усталые, промокшие насквозь Серегин и мичман Вакуленчук. Все посмотрели на них. Мичман поставил автомат, поправил на голове бескозырку, возмущенным голосом проговорил:
— Ушел, гад…
— Ведь думал же про этого Петренко, — вздыхает Серегин, — думал — подлец, но чтобы предатель…
Млынский приказывает Вакуленчуку выставить двойные посты.
— Какая только мать его родила, — качает головой Алиев. — Теперь уходить надо.
— Без меня вам топью до Черных лесов не пройти, — сказал дед Матвей. — Возьмите меня с собой, пригожусь.
— В Черный лес нам теперь идти нельзя, Матвей Егорович, — заметил Млынский.
— Верст двадцать отсюда, — задумчиво произнес дед Матвей, — в лесу стойбище было… Геологи до войны искали чего-то, там три домика-развалюшки остались… Глухомань…
— Где это, Матвей Егорович? — поинтересовался Серегин.
— Да я провожу. От нас недалеко… Подладиться всегда можно, или похарчевать, или еще чего…
— Люди ваши с нами пойдут? — интересуется Серегин.
— Ну а зачем они? — говорит дед Матвей. — Войску только обуза. Да ведь небось с детишками да с бабами воевать не станут.
— Обозом пройдем? — спрашивает Млынский.
— Проведу, — спокойно и уверенно отвечает дед Матвей. — А здесь Алешку оставлю. От самолетов люди схо-ваются, а он, в случае чего, сообщит нам. Он тут все стежки-дорожки знает. И вашего мальчонку у нас оставьте, чего ему по лесам да болотам бродить, — сказал дед, поглядев на Мишутку.
— Ну что же, через два часа выступаем, — распоряжается Млынский.
Отряд собирается в дорогу. Укладывают на повозки раненых. Мишутка подает им в котелке воду. К нему обращается Зина:
— Ну, Мишутка, пора. До свиданья. Мы скоро вернемся.
Солдат уводит мальчика.
Покидающих поселок провожают женщины. Они плачут. Млынский задушевно, тепло говорит им:
— Спасибо вам, дорогие женщины.
Крестьянки в свою очередь благодарят майора. Одна, вытирая слезы, говорит:
— Да что же вы так сразу-то?
Млынский, переживая боль, вызванную тем, что приходится оставлять беззащитных женщин и детей, твердо говорит плачущей крестьянке:
— Не плачь, мать, не плачь. Мы вернемся.
Женщины причитают:
— Сыночки наши дорогие!
— Ой господи, что делается, что делается!
Из избы выходит дед Матвей.
К нему обращается Анастасия:
— Я вам собрала кое-что. Не простынь, Матвей Его-рыч, я тут портянки, носки теплые положила.
Дед Матвей, увидев внука, говорит:
— Алешка, ты здесь за мужика остаешься. В случае чего, ты знаешь, где я буду.
— Хорошо, — ответил мальчик, гордо оглядев присутствующих.
Дед Матвей прощается с женой. Она его напутствует:
— Береги себя, Матвей Егорыч.
— Ладно, Анастасьюшка. — И женщинам: — Ну, бабоньки, бывайте.
Они отвечают хором:
— Возвращайтесь… Счастливо… Доброго пути вам.
Отряд Млынского скрывается за горизонтом.
В бывшем классе школы — кабинет гестапо. За столом на фоне школьной доски, на которой висит крупномасштабная карта района, сидит Шмидт, офицер гестапо в черной форме. У окна стоит другой офицер, Вилли, помоложе. Перед ними с заискивающим выражением лица, без ремня, в грязной гимнастерке сидит Петренко.
— Я рядовой, господин офицер. Когда я впервые выходил из окружения… под Минском… выдал себя за лейтенанта… Я думал, так легче будет в плену. А потом какой-то полковник увидел мои кубари и поставил меня командиром роты…
— С каким заданием вы шли в город? — строго спрашивает Шмидт.
— Я добровольно… Сам сдался!.. У меня нет никакого задания! У меня свои счеты с Советской властью! Отца раскулачили! Семью разорили!..
— Это вы говорили, — прерывает его Шмидт. — Вы говорили также, что отряд майора Млынского находится в лесном поселке. Встать!
Петренко поспешно вскакивает.
— Разведка установила, что там ни одной воинской части нет! Нет ее и в Черных лесах.
— Когда я уходил, они были там… Ушли, наверное, к линии фронта…
— А вы уверены, что к линии фронта?
Петренко недоуменно смотрит на Шмидта.
— Зачем же им идти в другую сторону? Ведь они пробивались к своим, на восток!
— Вы нас обманываете, Петренко! — горячится Шмидт.
— Я сам сдался, добровольно.
— Я буду проверять вас на работе.
— Спасибо, спасибо, — залепетал Петренко.
— При малейшем подозрении — на виселицу.
— Извольте не сомневаться, господин офицер.
— Пока можете идти.
— Слушаюсь! — Петренко направился к выходу, но у самых дверей остановился. Обернулся. — Простите, господин офицер, я вспомнил один разговор.
— Ну что там еще?
— Я вспомнил один разговор. Майор Млынский родом со Смоленщины. Он жил там с семьей до войны… Не вспомню где… Там теперь ваши войска… Вы, наверное, могли бы отыскать его семью, если они не успели удрать куда-нибудь.
— А ты вспомни где, — сказал Вилли.
— Я вспомню, я обязательно вспомню…
— Иди!
Петренко, пятясь, ушел. Вилли усмехнулся.
