Муравей». Спросив что-то о труженике Муравье, она получила совершенно неожиданный для нее ответ ученика, сказавшего, что Муравей плохой, потому что к нему обратилась бедная, голодная, замерзшая Стрекоза, а он отказался ей помочь. И это мнение было поддержано многими одноклассниками: в переполненном классе большинство учащихся были такими же эвакуированными из западных районов страны.
Но это было давно. А теперь посмотрим, как воспринимается Пушкин в наш, двадцать первый век.
7 класс, «Станционный смотритель». Недавно прочел статью учительницы из Иркутской области о том, как она проводила урок по этой повести. Обратив внимание на картины, которые развешены были по стенам комнаты самого станционного смотрителя Вырина, учительница вспомнила вместе с учениками о Блудном сыне. Затем она предложила семиклассникам сравнить эту притчу с сюжетом самой повести. И они убедились, что судьба станционного смотрителя и его дочери отразились на это притче зеркально: ни возвращений, ни раскаяния, ни встречи с живым отцом и признания своей вины перед ним.
«Возможно, – подводит итог этой части урока учительница литературы, – повесть “Станционный смотритель” – это предостережение писателя современникам, людям XIX века, для которых евангельские притчи утратили религиозный смысл, перестали быть живыми нравственными уроками, превратилась лишь в часть быта».
Возможно. Я вспомнил об этой статье и перечитал ее после того, как в этом году моя коллега по школе рассказала мне, как проходили совсем недавно у нее уроки по «Станционному смотрителю» в нынешнем седьмом классе. А класс этот повесть Пушкина не принял. И поздние слезы Дуни на могиле отца их не тронули.
– И правильно сделала, что уехала с офицером. Ну умер бы он рано или поздно, отец ее, так что же – ей в этом захолустье так и горевать?
– И кому бы досталась красота ее необыкновенная? Да и ни в каком сне не приснилась бы ей шестерка лошадей, ее дети-барчата да служанка.
– И что ждало ее в жизни, о которой в самом начале сказано, что она дочь «сущего мученика 14 класса»?
Вот тут-то собака и зарыта.
Многие поколения русских людей, кто бы они ни были по национальности, как нечто непреложное воспринимали «Капитанскую дочку» Пушкина с ее «Береги честь смолоду». И как должное воспринимали тот эпизод, когда Гринев отказался целовать руку Пугачеву. А сегодня ребята, восьмиклассники, кричат в классе: «Ну и дурак! Что он, не мог поцеловать ему руку? Подумаешь, делов-то… Зато остался бы жив. Рисковать жизнью из-за такой ерунды».
Я давно не вел уроков по «Евгению Онегину», но учителя мне рассказывали, что девятиклассники, особенно девятиклассницы, не принимают Татьяну с ее «Но я другому отдана и буду век ему верна»: «Она добилась того, о чем только могла мечтать: он у ее ног, а она держится за верность старому нелюбимому мужу».
Как говорит известный телевизионный обозреватель, «вот такие времена».
Послушаем свидетельство и Светланы Алексиевич: «Уж в очень запутанное время живем. Без идеи справедливости. Это уже другая Россия. Другие люди. Бесы тоже другие.
В Петербурге от одной учительницы я услышала, она уже не может убедить своих учеников, что гоголевский Чичиков – отрицательный герой. Для них он – положительно прав. Как и Абрамович. Как же! У него такая прекрасная бизнес-идея! Деньги из ничего! Из воздуха делает!
Проходили «Матренин двор» Солженицына, – опять провал. Мол, что же это за святая, а свою жизнь не устроила?
Так и говорят: мы не хотим быть ни святыми, ни героями. Их мечта – просто нормально жить» [3] .
Что касается мечты, то в принципе это нормальная мечта. Другое дело, что жизнь заставляет, и нередко, выбирать между нормально и подло, между героическим и бесчеловечным. А что касается рассказа «Матренин двор», то, может быть, я не прав, но все последние годы я на уроках в одиннадцатом классе не обращаюсь к нему. Только к «Одному дню Ивана Денисовича», хотя и этот рассказ идет нелегко. А «Матренин двор», как мне кажется, не может быть понят и принят современным учеником, который вместе с тем может понять и самопожертвование, и даже смерть во имя чего-то высокого и истинного.
Лет тридцать тому назад, закончив изучение русской классической литературы XIX века, я впервые предложил домашнее сочинение на две недели: «Что меня волнует в русской классической литературе и что оставляет равнодушным». Но май месяц, конец учебного года, оказался не самым удобным временем для такого сочинения. Поэтому начиная с 1997 года провожу его не в конце десятого класса, а в начале одиннадцатого.
В отличие от правописания приставок пре– и при-, знаков препинания, понятий и законов физики и химии, восприятие литературного произведения всегда индивидуально. (И главный порок существующих форм экзаменов по литературе, о чем у нас еще пойдет речь, – в том, что они требуют обязательной безличностности.) Сочинения на эту тему, которые я читаю, вновь и вновь убеждали меня, что восприятие литературы Я- центрично.
«Что-то есть общее между мной и Чацким. Он так же, как и я, борется с подхалимами и лицемерами».
Казалось бы, нужно «я, как и Чацкий», «Я также, как Некрасов». Но нет, точка отсчета – Я. И это неизбежно при восприятии искусства. При всех издержках такого отношения к литературе, это куда лучше, чем широко распространенное в школе и торжествующее на экзаменах обезличивание выученного или – все чаще – списанного.
А необходимые коррективы внесет урок, обсуждение на уроке, учитель. Хотя по-настоящему плодотворны они будут лишь тогда, когда их примут сами ученики, думающие по-другому. Но даже и после уроков расхождения неизбежны.
Но в Я-центричности тоже есть своя логика. За деревьями этого явления можно увидеть лес тенденций и закономерностей. Обратимся в этой связи к сочинениям трех одиннадцатых классов 2006 года и двух одиннадцатых 2008 года. Не будем сейчас рисовать картину во все ее полноте. Будем говорить о важных общих тенденциях.
Начнем с тех, для кого близки те или иные произведения и писатели. (Тех, кто принимает абсолютно все, что было на уроках в школе, не бывает вообще.) Эти выпускники исходят из того, что классика про нас, про меня лично.
«Жизнь меняется со временем, но есть вещи, неподвластные ему».
«В Базарове мне нравится его склонность подвергать все сомнению, способность размышлять о вечном и бесконечном».
«Меня захватывают поиски истины: как тот или иной герой не вдруг, а после долгих переживаний, размышлений, пережив какие-то важные для него события, приходит к своей истине и к прозрению». «После таких произведений волей- неволей задаешь себе вопросы, что задавали себе герои произведений: “кто я, какое мое место в мире? В чем смысл жизни?” Сердце замирает, когда читаешь про чужую жизнь, такую далекую от тебя, но такую близкую и понятную твоему сердцу, несмотря на время и обстоятельства, отдаляющие тебя от нее».
Итак, принимают те произведения, в которых видят сегодняшнюю жизнь.
«“Молчалины блаженствуют на свете!” А ведь это реальность нашей жизни».
«Как бы я хотела, чтобы Воланд появился снова в Москве в наше время! Ох, было бы у него работы!»
Другое дело, что те или иные произведения, в которых одни одиннадцатиклассники видят наше сегодняшнее время, другие считают преданьем старины глубокой.
За последние десять лет всегда на первом месте среди упоминаемых – роман Ф. Достоевского «Преступление и наказание». В среднем о нем пишут около половины авторов сочинений.
Чем же этот роман привлекает к себе? Прежде всего постижением тайн человеческой души.
«Большей загадки, чем человеческая душа, нет на свете».
«Роман поменял мое отношение к людям. Я поняла, что люди не бывают исключительно плохими или хорошими».
Сопереживанием Раскольникову.
«Я как будто находилась рядом с героем, как будто следую за ним по пятам и проживаю каждую минуту вместе с ним».
«Читая сцену убийства старухи-процентщицы и ее сестры, я постоянно оглядывалась на дверь, невольно опасаясь, что в какой-то момент кто-то может войти и обнаружить меня и Раскольникова на месте преступления. Еще когда у него засел этот чудовищный замысел, я всеми фибрами души хотела отговорить его, всячески удержать… Видя, как он делает шаг навстречу краху, я чувствовала, как все во мне рвалось наружу, рвалась крикнуть ему вослед: “Родион! Стой! Одумайся! Что ты творишь?”»
Сострадание и униженным и оскорбленным.
«Читая “Преступление и наказание”, я невольно поражался Достоевскому, которому удалось фактически показать реалии современной жизни. Эта книга помогла мне взглянуть на окружающий мир несколько иначе, оказалось, что я, по сути, счастливый человек. В то же время это произведение окончательно подтвердило
