– Нет, – замотал головой Данилкин. – Это нужно вам. Закройте нос и рот. У вас ведь наверняка нет с собой повязки?
Грановский, конечно, не захватил с собой повязку, но дело было даже не в забывчивости старого адвоката. Грановский об этом подумал, но было не совсем удобно вести разговор с человеком, которого пытаешься склонить на свою сторону, и одновременно прятаться от него за стерильной маской. Хорошо, что сам больной проявил инициативу. Семен Иосифович почувствовал к нему расположение и благодарность.
– Сядьте подальше и рассказывайте, зачем пришли. Только покороче. У меня не так много сил. Приблизительно через полчаса у меня процедуры.
Александр вытащил из кармана больничной пижамы часы и сверился со временем. Семен Иосифович вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть интересную вещицу в руках Данилкина. Он знал толк в старинных вещах и даже являлся обладателем неплохой коллекции раритетов. Поэтому карманные часы с замысловатой змейкой-цепочкой сразу же привлекли его внимание. Слишком уж нелепо смотрелась эта, вне всяких сомнений, дорогая вещь в руках заросшего щетиной человека в синей с полосками пижаме.
– Откуда это у вас? – не удержался адвокат от вопроса. Он даже протянул вперед руку, чтобы потрогать это чудо.
Но часы моментально исчезли в кармане хозяина.
– Это семейная реликвия, – буркнул больной, всем своим видом показывая, что вопрос для обсуждения закрыт.
Защитник был вынужден смириться.
Встреча проходила в небольшом закутке больничного коридора. Рядом с окном, замазанным белой краской, находилась кушетка. На нее и уселся Данилкин. Грановский предусмотрительно отошел в дальний угол…
Семен Иосифович кратко сообщил суть проблемы. Александр не проявил интереса.
– Что вы хотите от меня? – задал он прямой вопрос.
– Вы заинтересованы в наследстве? – осведомился Грановский.
Больной закашлялся. Его трясло долго и мучительно. Плечи ходили ходуном, и казалось, что душа рвется наружу из немощного тела. На лбу выступили капельки пота. Он отвернулся к стене, стараясь скрыть от адвоката свои страдания.
Когда приступ прошел, Александр вытер слезящиеся глаза:
– Вас интересует, нужны ли мне отцовские деньги? Надеюсь, ответ вам ясен. Посмотрите на меня. Я обречен. Жить мне осталось от силы месяц. Для чего мне наследство?
Грановский молчал. Ситуация, конечно, щекотливая, но задать этот вопрос Данилкину он был обязан.
– Если вам не требуются деньги, может, разумно будет оформить отказ от ваших прав на часть отцовского имущества?
– И что тогда?
– Тогда ваша сестра Светлана станет единственной наследницей.
Гримаса боли исказила лицо мужчины. На этот раз речь не шла о физических страданиях.
– Вы хотите, чтобы я думал о благосостоянии этой дряни? Да мне проще завещать деньги этой чертовой больнице, где я сдохну через несколько недель!
Больной настолько был взволнован, что на какое-то время перестал кашлять.
– Вы, конечно, думаете, что я обозленный больной зэк, сукин сын и эгоист. Но это не так! – Александр рванул ворот пижамы. Дыхание стало прерывистым. – Если бы вы знали, что мне пришлось пережить, вы бы встали на мою сторону. Меня предала собственная семья. Семья, которой я некогда гордился. От меня отвернулись все: отец, мать, сестра. А я ведь не сделал ничего дурного. Если бы вы знали мою историю…
– Мне она известна. Успокойтесь, прошу вас! – Грановский комкал в руках носовой платок, забыв о необходимых мерах предосторожности. – Я не как адвокат, а как простой человек могу сказать вам, что не осуждаю вас. Да, в результате ваших действий погиб человек, но вы не желали его смерти. Это была трагическая случайность!
– Вы знаете это, да?
В глазах Данилкина было столько надежды и мольбы, что Семен Иосифович повторил еще раз:
– Да, это была только случайность!
– Но тогда вы должны меня понять. Почему со мной так поступили? Я уже не виню ни суд, ни ту проклятую девчонку, из-за которой я ввязался в драку. Почему моя семья не поверила мне? Они исключили меня из своей жизни. А ведь я так нуждался в их поддержке… Теперь же вы предлагаете мне вспомнить о том, что у меня, оказывается, есть сестра. И она нуждается в деньгах! Есть ли мне до этого дело?
– Вообще-то я здесь не потому, что защищаю интересы вашей сестры. Если признаться честно, ее проблемы меня не касаются. Мне не безразлична судьба другой девушки, молодой и красивой. Она, как некогда и вы, стала жертвой чудовищного стечения обстоятельств и на настоящий момент находится в тюрьме.
– Кто это?
– Ее имя вам вряд ли что-нибудь скажет. Елизавета Дубровская.
– Дубровская?
Грановскому показалось, что больной вздрогнул. Странно. Было ли это проявлением болезни или такой эффект произвело само имя?
– Позвольте, вы с ней не встречались?
– Нет, конечно. – Возражение Данилкина прозвучало слишком поспешно. – Откуда? Просто она защищала одного моего знакомого.
– Понятно… Так вот. Может, вы окажете услугу не своей сестре, а этой самой девушке. Я не буду посвящать вас во все тонкости ее дела, скажу лишь, что у меня имеется план и, возможно, мне удастся помочь ей. Разумеется, она будет вам благодарна.
– А зачем мне ее благодарность на том свете? – ощетинился больной. – Я разочаровался в женщинах, господин адвокат! Моя мама, нежная и замечательная, когда-то написала мне в письме: «Прости, сынок, но мы постараемся сделать так, чтобы твоя история не стала известна окружающим. Тебе ведь этим не поможешь, верно? Твоей девушке я сказала, что ты уехал на Север. Друзей мы потихоньку отвадили». Сестра поступила еще круче: «Не звони мне и не пиши. Не хватало, чтобы в школе узнали, что мой брат – уголовник». Не знаю, как успешно им удавалось водить за нос окружающих, но меня они похоронили заживо.
Данилкин волновался. Он уже не сидел, сгорбившись, на кушетке, а мерил шагами маленькое пространство больничного коридора.
– Но при чем здесь Дубровская? – прекратил его самоистязание адвокат.
– Вы опять про нее! – махнул рукой Александр.
– Конечно. Вам будет легче, если через несколько лет ее постигнет ваша участь и она загнется на больничной койке? Хотя я думаю, что это произойдет намного раньше. Видите ли, она очень доверчива и ранима. Она не умеет постоять за себя. Мне ли говорить вам, что делает с такими, как она, тюрьма?
– Расскажите мне о ней, – внезапно попросил Данилкин.
Грановский если и удивился, то не подал виду. Он чувствовал, что в разговоре наступил перелом. Появилась слабая надежда на удачу.
Семен Иосифович всегда любил выступать. Публика боготворила его, и это было ему известно. Но никогда еще в своей жизни он не посвящал свою речь одному-единственному слушателю, как сделал это сегодня, в крошечном больничном закутке, вдалеке от судей и журналистов. Это был театр одного актера и единственного зрителя.
Когда он закончил, аплодисментов не было. Данилкин тяжело поднялся с кушетки.
– Мне нужно идти. Я сильно устал.
Грановский был разочарован. Все усилия оказались напрасными. Его ораторский талант и харизма были бессильны перед мрачной решимостью этого человека, вообразившего, что все люди на свете – его враги. Он уже был готов признать поражение и убраться восвояси, как вдруг больной, словно вспомнив о чем-то, попросил:
– Я, кажется, должен вам что-то подписать? Давайте.
Расписавшись слабой рукой в бумагах Грановского, он взглянул на защитника.
– Передайте этой вашей Дубровской. Пусть она не падает духом. Скоро, очень скоро, в ее жизни наступит светлая полоса…
Адвокат хотел сказать, что он не уверен в стопроцентном успехе; что подпись Данилкина на заявлении – это еще не гарантия освобождения Елизаветы. Но он передумал. Зачем человеку, совершающему, быть может, последний в своей жизни благородный поступок, знать, что его усилия могут оказаться тщетными?
– Я верю, что теперь у нее все будет хорошо…
Несмотря на покровительство Регины, Дубровской приходилось нелегко. Марта и не думала оставлять ее в покое. Лиза часто ловила на себе ее взгляды, исполненные такой ненависти, что ей становилось жутко. Бывшая подруга следила за каждым ее шагом. Стоило девушке пойти в туалет, просто пройтись по камере, всегда рядом словно невзначай оказывалась Марта. Она не пыталась заговорить, но посматривала на Лизу своими пустыми глазами. Девушка начинала нервничать и старалась скорее вернуться на свое место. Там, рядом с королевой, она чувствовала себя значительно лучше.
Однако соблюдать дистанцию Марте было сложно. Однажды, когда Лиза чистила зубы перед отбоем, бывшая подруга не выдержала. Она подошла ближе и сделала вид, что дожидается своей очереди. Дубровская напряглась.
– Часики тикают, – как бы между прочим заметила женщина. – Прошел слух, что твою подружку могут перевести в другую камеру. Я думаю, это приятная новость. Ты согласна?
Елизавету бросило в жар. Регина ей ничего такого не говорила. Но если это правда…
– Послушай! Ну зачем я тебе сдалась? – Дубровская предприняла отчаянную попытку выяснить все до конца, но ее голос звучал жалобно. – Неужели я настолько красива, что ты без ума от меня? Я не давала тебе никакого повода рассчитывать на взаимность. Ты для меня была только старшей подругой. Я искала у тебя поддержки, а не любви…
Женщина молчала, и у Елизаветы появилась надежда ее убедить.
– …Я не сомневаюсь, что в нашей камере найдется немало девчонок, достойных твоей любви. Я же ни к чему такому не привыкла. Мне все это дико.
– А с чего ты решила, что мне нужна от тебя любовь? – усмехнулась Марта.
– Ну, так ты же мне сама сказала. – Елизавета была безмерно удивлена.
– Ты внимательно читала то, что написано на моей спине? – прищурив глаза, осведомилась бывшая подруга. – Могу напомнить: «Когда уходит любовь, остается ненависть».
