воспоминаниями.
Она собралась было с достоинством выйти, даже уже развернулась на каблучках по направлению к двери, как вдруг обратила внимание на то, что Мерцалов, до этого пытающийся вставить хоть слово в ее пламенную речь, ведет себя как-то странно. Он не произносил ни звука, только обхватил лицо руками. Плечи его тряслись от еле сдерживаемых рыданий.
Картина такого безудержного человеческого горя, конечно, потрясла Дубровскую. Она почувствовала жалость.
Бесшумно ступая по толстому, ворсистому ковру, Лиза подошла к молодому человеку. Она обняла его за плечи:
– Не стоит, дорогой! Не убивайся так. Поверь, в ее смерти никто не виноват! Так уж получилось…
Но он тряс головой, выражая, должно быть, свое несогласие.
Хорошенькая ситуация! Теперь она утешает того, кто должен был, по ее мнению, осушать ей слезы. Но ничего не попишешь. Финал оказался для нее неожиданным, но стоит, видимо, принять все, как есть.
Она погладила его волосы и даже прикоснулась к ним губами. В этом не было уже ничего интимного, личного, обыкновенное человеческое участие, и только.
– Поцелуй меня, – тихо попросил он, не отнимая от лица рук.
Нет уж! Жалость жалостью, а меру знать надо. Она гордо выпрямилась.
– Прости, Андрей, это лишнее! Наверно, я поступаю жестоко, но потом тебе станет легче. Жаль, что ты никогда не любил меня по-настоящему…
В ее голосе было столько трагизма! По щеке бежала слеза. Но что это?
В самый неподходящий момент тишину кабинета нарушил громкий до неприличия смех. Смеялся Андрей! Он убрал руки, и Лиза наконец смогла увидеть его лицо. Оно было все в красных пятнах. Должно быть, негодяй отчаянно сжимал его пальцами, еле удерживая охватившее его не вовремя веселье.
– С меня – довольно! – решительно произнесла Дубровская. – Я ухожу!
Андрей, не в силах вымолвить и слова, только махал руками. Из глаз его струились самые настоящие слезы.
Если Дубровская была согласна играть роль в драме, то стать комедийной актрисой ей совсем не хотелось. Она собралась покинуть комнату, а заодно и дом, где ей причинили столько горя.
– Останься! Не уходи! – рыдал от смеха ее бывший возлюбленный. – Дорогая, тебе никто не говорил раньше, что у тебя выдающиеся актерские способности?
Нет, никто раньше ее так не оскорблял! Она беззвучно, точно рыба на берегу, хватала ртом воздух. Творческого запала хватило ненадолго, и теперь она лихорадочно соображала, что ответить нахалу.
– Сядь, – попросил он ее. Она и не думала подчиняться.
Андрей подошел и чуть ли не силой усадил ее в кресло.
– Послушай, дорогая, – начал он, вытирая рукой слезы. – Есть такая замечательная наука – логика. Ты, кстати, ее должна была изучать в институте. Вот только я подозреваю, что зачет по этой дисциплине ты получила, сразив преподавателя хлопаньем своих длинных ресниц…
Возмущенная Елизавета хотела развенчать его глупые домыслы, но он не дал ей раскрыть рта.
– Нет уж, сиди и слушай! Пришла твоя очередь… С твоих слов складывается замечательная картинка. Я без ума от Павловской Алины. Она также неравнодушна ко мне. Мы проводим вместе дни и ночи, и родители ничего не имеют против нашей близкой дружбы. Приятели семьи восхищаются перспективным молодым союзом, и дело идет, видимо, к свадьбе. Но возникает закономерный вопрос: по какой причине в нашем доме появилась ты?
– Я тоже хотела бы это узнать!
– О боже! Поставлю вопрос проще: зачем мне ты, если я люблю Алину, а она любит меня? Для чего мне водить тебя за нос? Может, ты богатая наследница или раскрученная поп-дива?
Дубровская угрюмо молчала.
– Итак, несуразица первая: в твоих размышлениях отсутствует здравый смысл. Замечание второе: ты голословна. У тебя нет фактов. С чего ты вдруг решила, что мы встречались по ночам?
Действительно, с чего? Лиза знала о единственном случае, о котором ей рассказал отец Андрея. Это было в тот вечер, когда он угостил снотворным Алину. Стало быть, до спальни ее любимого она добраться не сумела.
– Так я и понял, – вздохнул молодой человек. – Ты пыталась показать свою осведомленность, опираясь на собственные выдумки. Не ожидал я, что ты настолько ревнива.
– Я?! – Лиза даже поперхнулась от неожиданности. – Да как ты смеешь?
– Смею, смею. – Мерцалов улыбался. – Не знаю, какие взгляды, как тебе казалось, я бросал на Алину. Но могу сказать определенно: твое поведение по отношению к ней меня сильно беспокоило. Стоило мне обратиться к Павловской с пустяковым вопросом, ты впивалась в нее глазами, словно собиралась выжечь на ее хорошеньком личике клеймо. А когда я целовал ее, приветствуя при встрече, ты бледнела, как полотно. Я боялся, что тебя хватит удар. Мне хотелось достучаться до тебя, объяснить, насколько ты мне дорога, но между нами словно выросла стена. Ты блуждала по одну сторону от нее, не слыша моих признаний и объяснений. Я же терял терпение и уже было отчаялся найти с тобой общий язык.
– Почему же ты заявил, что во всем, что со мной случилось, ты видишь только мою вину?
– Я сказал немного не так, – мягко поправил ее Андрей. –
– Я думала, что ты ее любишь и поэтому возражаешь против нашей с ней дружбы.
– Если бы я ее любил, ты бы не появилась в нашем доме. Я никогда не рассматривал Алину как потенциальную возлюбленную. Для меня она всегда оставалась дочерью наших близких друзей, моей сестрой, наконец. А я – убежденный противник кровосмешения!
– Как оказалось, она не слишком-то разделяла твои взгляды, – ехидно заметила Лиза.
Андрей пожал плечами.
– Для меня это был сюрприз. Неприятный, между прочим. Мне казалось, она была всегда очень искренна в отношениях со мной. Лишний раз убеждаюсь, что женская душа – потемки. Хотя признаюсь, поверить в то, что Павловская организовала убийство своего любовника, мне очень трудно.
– Вот видишь, и ты не веришь! – с досадой воскликнула Дубровская.
– Ты меня не поняла. Я верю тебе, но пилюля оказалась для меня слишком горькой. Мне придется привыкнуть к ее вкусу. Другого выхода все равно нет. Тем более я не хочу тебя терять.
– Это правда? – спросила Елизавета, ожидая очередного подвоха.
Он только рассмеялся и прижал ее к себе. Их сердца бились в такт…
Этот званый ужин мало чем отличался от того, который состоялся здесь же в последние дни уходящего лета. Декорации остались прежними: прелестные пейзажи на стенах, тончайший фарфор на столе и венецианские люстры под потолком. Прислуга едва слышно скользила возле стола, создавая иллюзию своего полного отсутствия. Сквозь панорамные окна по- прежнему хорошо просматривались липовая аллея и пруд с охотничьим домиком. Вот только бесшабашная яркость лета уступила свое место холодному совершенству зимы. Все вокруг стало более четким, контрастным, графическим.
Однако среди действующих лиц произошли изменения. Они, конечно, не коснулись хозяев особняка – Мерцаловы были в полном составе, вот только гостей присутствовало немного – Вероника Алексеевна Дубровская с дочерью. На этот раз они предпочли не эпатировать публику роскошными вечерними нарядами, малоподходящими для тихого семейного вечера. Елизавета выбрала повседневную одежду: серые брюки классического кроя и белый джемпер. Ее мать – темно- синий костюм. Правда, она не смогла удержаться и все-таки надела баснословно дорогой гарнитур из сапфиров, памятный подарок мужа.
По этому поводу между матерью и дочерью произошла небольшая стычка. Елизавета, наученная горьким опытом прошлого визита, посоветовала Веронике Алексеевне выбрать что-либо другое, не такое дорогое и вычурное. Однако мать заупрямилась. Дубровская сердилась, клялась, что останется дома. Но даже этот железный довод не возымел нужного действия на строптивую родительницу. Лизе пришлось смириться.
– Ладно, пусть все остается как есть, – обреченно изрекла Елизавета. – Все равно из этой затеи провести вечер у Мерцаловых ничего дельного не получится. Мужчины, конечно, будут лезть из кожи вон, но Ольгу Сергеевну им расшевелить вряд ли удастся.
– Я удивляюсь, что она вообще согласилась почтить нас своим присутствием. Признаться, я ожидала, что мы будем ужинать в обществе Сергея Аркадьевича и Андрея.
– Возможно, это был бы лучший вариант для нас всех, – мрачно предсказала Лиза. – Бог знает, чем закончится этот званый ужин. Жаль, что невозможно отказаться от приглашения. Все-таки неудобно…
Суровая, словно высеченная из камня фигура мадам Мерцаловой подтверждала самые худшие опасения. Она сухо поздоровалась с Дубровскими и уселась за стол, прямая и величественная, будто герцогиня. Сергей Аркадьевич, стараясь сгладить неловкость из-за поведения супруги, был чрезвычайно любезен. Он ухаживал за дамами, предлагал оригинальные тосты и, в конце концов, своей цели добился. Мать и дочь растаяли. Они позволили увлечь себя занимательной беседой, охотно смеялись и беззлобно поддевали Андрея, который почему-то стеснялся исполнить в присутствии гостей свои песни.
– Я вчера была у Павловских, – вдруг заявила Ольга Сергеевна, воспользовавшись паузой. – Я хотела пригласить их к нам на ужин.
Все замерли, понимая, что приятному во многих отношениях вечеру подошел конец.
– Знаете, что они мне сказали? – спросила она.
Никто не хотел знать ответ. Сергей Аркадьевич нахмурился, очевидно, соображая, под каким предлогом лучше прервать супругу. Андрей, не любитель долгих церемоний, требовательно сжал руку матери. Закрыть ей рот рукой он, конечно, постеснялся.
– Они заявили мне, что охотнее проведут вечер в компании Гладковых. Те, мол, относятся к выбору своих знакомых куда требовательнее, чем мы.
– Мама! – встрял Андрей. – Как ты можешь?
– Вы знаете, что я им ответила?
Все молчали, понимая, что следующая реплика Мерцаловой будет еще хуже, чем заявление Павловских.
– Я ответила им, что все, кто приходит в наш дом, являются друзьями семьи. И только мы, как хозяева, можем решать, кого стоит приглашать, а кого нет. Боюсь, Павловские на меня обиделись.
В тот момент всем было безразлично, будут ли родители Алины злиться на своих друзей до скончания века или все же они сменят гнев на милость. Все были потрясены великодушием Ольги Сергеевны, которое она проявила, возможно, первый раз в своей жизни.
