сумасшедшим, не мог бы способствовать общему движению мира», — говорит эрцгерцог. Исходил он из мысли, что «колесо вселенной вертят страх и честолюбие» и что ничего дурного в этом нет: надо лишь заставить колесо вертеться в пользу своей идеи. Самому же бояться не нужно ничего: «воображение все преувеличивает; даже смерть не так страшна, как ее рисуют». Враги? Но «о достоинстве человека судят именно по качествам его врагов». Политический деятель должен прежде всего освободиться от всех предрассудков своей расы, своей касты, своей партии, своего мировоззрения, «должен выйти из их атмосферы». Вероятно, эрцгерцог Максимилиан отчасти поэтому и относился критически к своему брату: Францу Иосифу сама мысль о выходе из атмосферы Бурга тогда показалась бы, разумеется, дикой.
Со всем тем нелегко понять, каковы были основные политические мысли будущего мексиканского императора. Он говорит в книге афоризмов, что «каждый народ в известный период своей истории становится на службу определенной идее». О мексиканской идее говорить как будто довольно трудно. Едва ли Максимилиан имел в виду идею
Добавлю, что он всегда носил в кармане кусочек картона, на котором были им написаны, как Николенькой Иртеневым, «правила жизни» (так они и назывались, совсем как в «Юности»). Их факсимиле было недавно напечатано графом Корти. «Правил жизни» было всего двадцать семь. Не буду утомлять читателей анализом этой смеси принципов габсбургских с толстовскими, хоть она интересна в психологическом и в бытовом отношениях; приведу лишь несколько его правил: «Не допускать никаких шуток с подчиненными и не разговаривать с прислугой», «никогда не произносить непристойных слов», «никогда ни о ком не говорить дурно», «слушать всех, верить лишь очень немногим», «никогда не жаловаться», «искать одиночества, чтобы думать...»
IV
Затеянную в Париже экспедицию, которая дала Максимилиану мексиканский престол и стоила ему жизни, Наполеон III и его приближенные долго называли «величайшей идеей царствования». Тем не менее ни сам французский император, ни кто бы то ни было из его французских приближенных ни малейших авторских прав на эту идею иметь не могут. Принадлежала она исключительно мексиканским эмигрантам.
Старый французский писатель говорит (без всякой иронии), что есть эмиграция злобная — та, что, подобно Кориолану, поднимает меч против своей родины, — и есть эмиграция хорошая — та, что, подобно Аристиду, тихо скорбит о несчастьях родины, — и есть эмиграция мудрая — та, что, подобно Камиллу, увозит с собой золото и мирно его проживает в изгнании, лелея, конечно, пламенную мысль о родине. Мексиканская эмиграция, по-видимому, принадлежала к разряду мудрой. Вследствие весьма частых переворотов в первой половине девятнадцатого столетия многие состоятельные мексиканцы пришли к мысли, что жить можно не только в Мексике или в Веракрусе, но и в европейских столицах, особенно в Париже, давней, вечной столице всех эмиграции мира. Не скажу, вероятно, никому ничего особенно нового, сообщив, что богатую эмиграцию во всех странах Европы принимали много любезнее, чем бедную. Вдобавок, покидали Мексику в большинстве люди, причастные к политике, занимавшиеся государственной деятельностью и, следовательно, имевшие некоторые связи за границей. К числу таких эмигрантов принадлежали дон Хосе Мария Гутьеррес де Эстрада и дон Хосе Мануэль Гидальго-и-Эснауризар.
О первом из них сказать можно немногое, а о втором ровно ничего. Гутьеррес был старый дипломат, занимавший в свое время пост мексиканского посланника в Австрии. Это был способный публицист, человек весьма правых взглядов, близко стоявший к ордену иезуитов. Обладая большим наследственным состоянием, он в Вене женился на богатой маркизе, так что стал еще гораздо богаче. По прежней службе и по жене у него были большие связи в высшем австрийском обществе, тогда особенно тесно сливавшемся с высшим обществом международным. Из Мексики он бежал в 1840 году, вызвав против себя очередную «вспышку народного гнева» (он недолго занимал должность министра иностранных дел). С той поры Гутьеррес жил в Европе, так до конца своих дней на родину и не вернулся. Капиталы его были помещены в Австрии, и он мог вести привычный ему с юности образ жизни.
Что до Гидальго-и-Эснауризара, то он был еще молодой человек, тоже богатый, очень светский, очень любезный, пользовавшийся в обществе большим успехом. Как и Гутьеррес, он служил в дипломатическом ведомстве, но по молодости посты занимал небольшие: состоял секретарем миссии в Лондоне, Риме, Мадриде и всюду имел немалые связи. В Испании он довольно близко сошелся с семьей графа де Теба, впоследствии, за смертью старшего брата, принявшего титул графа Монтихо. Как известно, дочь этого испанского вельможи позднее стала французской императрицей. В Мадриде она не раз танцевала на балах с молодым мексиканским дипломатом, часто бывавшим у них в доме. Выйдя замуж за Наполеона III, императрица Евгения не забыла друзей своей юности. Поэтому с 1853 года у Гидальго образовались в Париже такие же связи, как те, что были в Вене у Гутьерреса. Службы они оба лишились, но, сохранив состояние, жили за границей прекрасно, в отличие от изгнанников польских, венгерских, итальянских. Эмигрантов по одежде встречали, по одежде и провожали.
Эти два человека, Гутьеррес и Гидальго, в сущности, и возвели эрцгерцога Максимилиана на престол, с которого он перешел на эшафот.
V
Ход мексиканского дела известен. Мексика была должна немало денег Франции, Англии и Испании, преимущественно по убыткам, причиненным их гражданам анархическим ходом дел в стране. В 1861 году президент, дон Бенито Хуарес, едва ли не единственный выдающийся политический деятель Мексики, заявил, что ничего платить иностранцам не может, не хочет и не будет. Он был тут, можно сказать, провозвестником новой эпохи. Теперь мы скорее удивляемся, когда державы-должники честно и аккуратно платят державам-кредиторам, — ведь Финляндия считается в современном мире своего рода чудом. Но в те времена твердых валют и смехотворно малых бюджетов платить долги по общему правилу (впрочем, только по общему правилу) полагалось, и поступок Хуареса вызвал общее негодование. В Париже, в Лондоне, в Мадриде решено было послать к берегам Мексики эскадры. Тогда Гутьеррес и Гидальго выдвинули в Тюильри свой план: использовать подходящее время, положить раз навсегда конец анархии в Мексике и создать там прочную империю.
Идея была в духе грандиозных планов, с которыми Наполеон III носился еще задолго до своего вступления на престол. У него был с юности свой, частью писанный, частью неписанный подробный план, подлежавший исполнению в случае его прихода к власти. В историю император Наполеон III перешел с репутацией неудачника. Однако процарствовал он долго, 20 лет, считался гениальным человеком, пока не был признан бездарностью, и успехов имел немало. Кое-что из осуществленных им идей осталось. Один его план стоил Франции Эльзаса и Лотарингии, но другой дал Ниццу и Савойю. Из колониальных предприятий Второй империи некоторые оказались удачными, другие — неудачными. «Только успех дает возможность отличить великое дело от печальной авантюры».
Еще находясь в заключении в крепости, будущий император мечтал о каких-то грандиозных предприятиях в Никарагуа. Теперь место Никарагуа заняло другое государство Центральной Америки. Мысль эмигрантов заключалась в том, чтобы создать в Мексике несокрушимую империю, которая могла бы
