Потом в кают-компании толковали разное. Мол, содеял это душевнобольной, которого вовремя не распознали. «Никак нет, — утверждали другие, — Саблин — внук того самого белогвардейского адмирала, что отказался в восемнадцатом выполнить приказ Ленина о затоплении Черноморского флота под Новороссийском; его завербовала шведская разведка, и потому он пытался угнать корабль в Стокгольм». Третьи уверяли, что-де сделал он это назло командованию, так как служба у него не пошла; задержали звание, не давали квартиру — вот и решил сразу всем отомстить.
Впрочем, нашли тогда для себя довольно удобное объяснение — авантюра. Ломать голову над смыслом происшедшего было некогда: мы собирались на боевую службу — в океан, далеко и надолго. Да мало ли авантюристов на белом свете…
И всё же зарубка в памяти осталась — «Саблин». Не забылось это имя и на флоте. Время от времени оно всплывало в досужих разговорах, в узком и доверительном кругу, оно обрастало подробностями, вероятными и невероятными, и с каждым годом «эпохи застоя» произносилось со всё более сочувственными нотками. При этом все знали, что Саблин расстрелян, экипаж расформирован, корабль сослан в моря, от Балтики весьма отдалённые, и толковать на эту тему весьма не рекомендуется.
Я вглядываюсь в старое фото: иллюминированные корабли стоят друг за другом в парадном строю; сквозь вечернюю мглу проступают силуэты башен Старой Риги. Снимок сделан 7 ноября 1975 года… Головным стоит как новейший и наисовременнейший большой противолодочный корабль Балтийского флота «Сторожевой». Своё имя он унаследовал ещё от порт-артурского миноносца, которым блестяще командовал будущий адмирал Непенин, последний командующий дореволюционным Балтийским флотом…
Я всматриваюсь в силуэт «Сторожевого» так долго, что корабль начинает чуть покачиваться на даугавской волне и стоп-кадр оживает, будто пущенная кинолента.
Глава вторая
ШЕСТЬ ВИСЯЧИХ ЗАМКОВ
Октябрь 1975 года. В тот пасмурный день покупатели посудохозяйственного магазина в Калининграде недовольно толкали высокого офицера в чёрной флотской шинели, застывшего над прилавочной витриной. Чего тут думать-то?! Был бы выбор, а то одни висячие замки…
Знал бы кто-нибудь, для чего они понадобились этому нерешительному «кап-три». Он выбил чек на шесть висячих замков и уложил их на дно чёрного «дипломата».
Он решился…
Это был первый практический шаг к тому, что обдумывалось, взвешивалось, решалось все последние годы…
«Утром 8 ноября 1975 года Саблин мне предложил погулять по городу, но я отказался. В 19 часов я находился в своей каюте, зашёл Саблин и предложил мне пройти во 2-й пост РТС (выгородка гидроакустиков. —
В Ленинграде (тогда ещё Ленинграде) я позвонил Анатолию Васильевичу Потульному на работу без особой надежды на то, что он согласится встретиться и рассказать о самом страшном дне своей жизни. Но он согласился. Мы договорились узнать друг друга у входа в Дом журналиста, что на Невском проспекте.
Честно говоря, я ожидал увидеть эдакого заскорузлого службиста, который разразится потоком брани по адресу Саблина, оставившего в его судьбе столь тяжкий след: Потульный после ноябрьского ЧП уже никогда больше не взошёл на мостик корабля, был понижен в звании, исключён из партии (правда, после восстановлен, но какой ценой…).
Меня встретил подтянутый, худощавый, очень сдержанный ленинградец, по лицу которого, несмотря на всю его выдержку, пробежала нервическая волна, едва мы заговорили о «Сторожевом». Во всём остальном он прекрасно владел собой, и только время от времени лицо его трогала мучительная гримаса, которую он тут же сгонял.
Мы сидели за столиком в домжуровском ресторанчике, походившем своим разухабистым весельем на портовый кабачок. Совместная трапеза и традиционный перебор общих флотских знакомых несколько сгладили насторожённость, и Потульный стал рассказывать… Гремел ресторанный оркестр, извивались пары в сигаретном дыму… Порой ему приходилось почти что кричать. Но никто, кроме меня, расслышать его не мог…
Очень скоро я почувствовал, что имею дело с человеком столь же цельным и порядочным, что и герой его рассказа. Их вынужденное столкновение придавало и без того драматической истории особый трагизм. Потульный родился в глухой карельской деревушке, куда забросила служба отца — офицера- пограничника. Вырос в Ленинграде. В ВВМУ имени М.В. Фрунзе учился вместе с Саблиным, только тремя курсами старше. Потом — трудное и честное командирское восхождение: командир малого противолодочного, командир эсминца, старпом, затем командир большого противолодочного корабля «Сторожевой».
За сдержанность в общении с подчинёнными, суховатость, может быть, даже некоторое высокомерие, заслужил в экипаже прозвище Граф.
У Саблина с командиром сложились довольно ровные отношения, и он не хотел подвергать его унизительной, но всё же неизбежной процедуре ареста. Поэтому и попробовал уговорить Потульного провести праздничный день на берегу. Но командир — кремень, с корабля ни шагу; в праздники служба правится ещё круче, чем в будни, — неписаный закон военной жизни.
— Вечером восьмого ноября семьдесят пятого года, — рассказывал Анатолий Васильевич, — ко мне в каюту без стука вошёл замполит. Был он очень взволнован, бледен… «Товарищ командир — ЧП!»
Я вскочил: «Что случилось? Где?» — «Там, в носу, в гидроакустической выгородке, групповая пьянка…».
Я бросился по трапам, Саблин за мной. Люк за люком, палуба за палубой — вниз, вниз, вниз… «Здесь?» — «Ниже…» — «Здесь?» — «Ниже…» Спустились в самые низы, на семь метров ниже ватерлинии. Едва пролез в носовую выгородку, где вибраторы, как над моей головой захлопнулась стальная крышка, лязгнули задрайки. Я не сразу понял, что произошло. Огляделся — увидел конверт с надписью «Потульному А.В.» и несколько книг из корабельной библиотеки. Письмо, в котором Саблин объяснял мотивы своих действий, ошеломило меня. Я хотел выхватить из зажимов телефонную трубку — но вместо неё торчал обрезанный провод…
— Были ли на корабле тогда ракеты, ядерное оружие?
— Нет. После парада мы должны были идти в ремонт, поэтому ракеты и боезапас выгрузили ещё в Балтийске. Правда, в артпогребах были снаряды, а в арсенале — автоматы. Но ключи Саблину не дали.
Часть офицеров я выгнал в отпуск. Поэтому на корабле отсутствовали и старпом, и механик, и штурман. Зато на борту находился прикомандированный особист, который сам оказался взаперти. Вот такая ирония судьбы…
Я нашёл в выгородке какие-то железки — обломки электродов — и стал ковырять ими задрайки. Вдруг слышу: водичка за бортом зажурчала. Значит, всё-таки пошли…
Отчаяние, гнев, обида были такими, что я — откуда силы столько взялось! — одними руками выдавил крышку люка. Выбрался в верхнее помещение, но и оно было наглухо задраено. Я стал биться в новый люк. Матрос Шеин, охранявший меня, прижал крышку раздвижным упором. Но я всё равно молотил в неё.
Шеин кричал мне: «Товарищ командир, не надо! Товарищ командир, буду стрелять!..»
