листы протоколов он подписал. Практически он ничего не скрывал… Никаких очных ставок не проводил — не было противоречивых показаний. Его приносили из изолятора на носилках. Сначала ходил на костылях. Потом, по рекомендации врачей, его стали приносить на носилках. Вот там, в коридоре, — железная дверь лифта. Кабинет рядом, нести недалеко…
Да… Располагался в кресле полулёжа-полусидя, чтобы не тревожить раненую ногу. Пили чай и говорили не только о том, кто за кем гонялся на корабле. Он был интересный собеседник. Я порой заслушивался. Начальник даже подтрунивал: «Смотри, он и тебя разагитирует». Ну, мне-то что, а вот генералу армии Епишеву, начальнику тогдашнего Главпура, спорить с ним трудновато было. Тот прилетел ещё в Ригу по горячим следам. В окружении политических генералов… Посмотреть на балтийского Шмидта.
«Ну что тебе, сынок, не хватало?! Чем тебя советская власть обидела?» Саблин отвечал. И — как козырями — ленинскими цитатами крыл Епишев ему так, а он: «А вот Ленин иначе думал!» И номер тома, страницу…
Епишев в шоке. Другие подходили, диспут продолжался в том же духе… Запас сведений и фактов по всяким ЧП и безобразиям у него огромный был. Умел расспрашивать матросов, возвращавшихся из отпусков.
По правилам ведения протокола требовалось крамольные мысли записывать в сослагательном наклонении: «Подследственный такой-то заявил, что в СССР якобы нет демократии». Боялись даже такой, «протокольной», пропаганды. А он — открытым текстом, в полный голос…
Хорошо держался. Иногда производил впечатление фанатика. Слишком твёрд. Кстати, психиатрическую экспертизу не проводили… Меня же настораживало то, что он верил в своё изначальное предназначение. Подчёркивал, что он в этой роли не случаен, что в прошлом веке был такой народоволец, участник покушения на Александра II, Николай Саблин. Застрелился в тридцать два года при аресте. И у Ленина одним из псевдонимов была фамилия Саблин.
Что ещё?.. Пограничные катера пёред бомбёжкой ушли. Пробоины в борту были…
Дело Саблина заканчивал не я, а мой коллега. Меня срочно направили в Тбилиси по поводу взрывов там…
Уголовное дело сначала возбудили против четырнадцати человек. Но не хотели создавать перед очередным съездом КПСС видимость большой подпольной организации. Плохой сюрприз съезду. Поэтому судили только двоих: Саблина и Шеина.
Нет, я на суде не был. И «вышку» Саблину никак не ожидал. Даже расстроился, знаете ли… Есть в гибели Саблина своя загадка. Из самого последнего его письма видно, что и он никак не ожидал смертного приговора. Кем-то очень обнадёженный, он просил родителей прислать тёплые вещи и дорожные продукты. Это было в конце июля, а 3 августа — пуля в затылок.
Да, во все времена и на всех флотах захват военного корабля считался тягчайшим преступлением. Но в саблинском случае юристам было о чём поспорить: где провести границу между воинским преступлением и гражданским подвигом? Всё-таки мирное время, не война… Не было и тяжких последствий. Если пролилась кровь, то только самого Саблина…
Я не юрист, не искушён в законотолковании, но не покидает меня сомнение: а не сработала ли и здесь Фемида с телефонной трубкой в руках вместо весов правосудия? Уж очень был напуган Сам саблинским выступлением. В официальных — секретных — документах прибегли к привычному эвфемизму. Мятеж на «Сторожевом» назвали «случаем неповиновения». Всего лишь на всего — случай… Так генсеку спокойнее…
В год гибели Саблина на экраны страны вышел фильм о Брежневе «Повесть о коммунисте». То было самое заурядное Зазеркалье. По одну сторону зеркала расстреливали коммуниста настоящего, по другую — примерял погоны со сталинского плеча коммунист, мягко говоря, липовый.
Смотреть этот кинопанегирик нас, офицеров подплава, заставили в организованном порядке. Ретивые устроители просмотра попытались воодушевить зал, чтоб спеть под занавес «Интернационал». Но зал безмолвствовал.
Глава девятая
ОТЗВУКИ ПОСЛЕДНЕГО ПАРАДА
История Саблина вызвала разные толки. Да, как офицер он не имел права покушаться на власть командира, самовольно вступать в управление кораблём… Но в том-то и дело, что Саблин был не просто офицером, он был политическим работником, комиссаром, представителем партии на корабле. И хотя он действовал в одиночку, на свой страх и риск, фактически он представлял те здоровые силы партии, которые спустя десять лет поведут страну к обновлению, к очищению, к демократии.
Юристы, причастные к делу Саблина, и сегодня комментируют его «преступление» с тех же позиций, с каких смотрела на этого офицера брежневская верхушка в 1976 году. При этом они лукавят, во-первых, в том, что объект преступления (брежневский режим) подменён в их толкованиях средством преступления (захват корабля); «забывают» при этом, во-вторых, что корабль Саблину был нужен вовсе не для предательского побега в Швецию, а для заявления протеста против самоубийственной для народа, страны партийно-государственной политики недогенералиссимуса.
Максимум саблинских требований — дать ему возможность выступить по Центральному телевидению.
Вот тут-то и заключена разгадка «феномена Саблина», объяснённого почти за сто лет до выступления «Сторожевого» отставным штабс-капитаном артиллерии народовольцем Константином Степуриным. Двадцать пятого июля 1884 года он заявил на следствии:
«Коль скоро общество стеснено в выражении своих наболевших потребностей легальным путём, оно неизбежно заявит о них незаконными средствами (конечно, если сколь-нибудь жизненно), борясь за самосохранение… То государство, в котором критика и гласность не пользуются правами гражданства, неизбежно обречено на смерть и разложение».
Присягу Саблин нарушил лишь формально. Объективно же его действия направлены не на измену Родине, а на освобождение Родины от тех пут — экономических и политических, — которые связали великую страну по рукам и ногам. Карательный закон в неправовом государстве, что молитва Фарисея, — кровавое фарисейство. Маршал Брежнев тоже принимал военную присягу и как военный человек (Верховный Главнокомандующий Вооружёнными Силами страны) тоже подлежит юрисдикции военной прокуратуры. И я считаю, что он в гораздо большей степени, чем Саблин, заслуживает обвинения в измене Родине, ибо он своими действиями, а пуще — преступным бездействием уклонился от выполнения воинского, государственного и партийного долга. Он упустил тот исторический шанс, который был дан стране хрущёвской «оттепелью», он привёл КПСС к идеологическому банкротству, государство — к экономическому кризису, армию — к подрыву боевой мощи.
Как главковерх он несёт прямую ответственность за серию военно-морских катастроф, происшедших в годы его правления, за зарождение и расцвет «дедовщины», за вторжение в Чехословакию. За одно лишь развязывание войны в Афганистане он должен быть назван военным преступником и изменником Родины (не говоря уже о таких «мелочах», как соучастие в бриллиантокрадстве).
То, что совершил Саблин, — ужасно. Но ужаснее всего то, что он должен был это совершить. И посему человек, выступивший против облечённого высшей властью изменника Родины, не может быть назван предателем.
Да, именно об этом почти сто лет назад твердил штабс-капитан Степурин:
«Побудило меня стать на нелегальный путь деятельности наболевшее… убеждение в полной невозможности законными средствами содействовать выходу России из того тягостного и поистине критического положения, в котором она в настоящее время находится и которое признаёт существующим и само правительство…
Бюрократия овладела всем и вся — и телом, и духом общества — и своим мёртвым формализмом и присущей ему традиционной неправдой… стоит фатальной стеной между правительством и обществом,
