Дерзость не прошла вольнодумцам даром: уже в декабре 1956 года литературно-критические журналы были запрещены и началась сходная с китайской кампания против свободы творчества, которую лично поддерживал Хо Ши Мин. У правительства возникла необходимость обуздать ханойских интеллектуалов — членов партии, а также близких к ней лиц, многие из которых состояли ранее в рядах партизан. В начале 1958 года 476 «саботажников идеологического фронта», после принудительной «самокритики», были заключены в лагерь, подобный китайскому лаогаю. Таким образом, в ДРВ, как и в КНР, оттепель наподобие хрущевской очень быстро сменилась новым приступом тоталитаризма. Но в отличие от Китая, во Вьетнаме его размах был ограничен войной на Юге: в 1957 году она вспыхивает с новой силой как реакция на суровые антикоммунистические репрессии поддерживаемого Соединенными Штатами режима Нго Динь Дьема. В мае 1959 года ПТВ принимает тайное решение расширить военные действия и отправить на Юг своих солдат и оружие, какого бы напряжения это ни стоило населению Севера. Это не мешает предпринятому в феврале 1959 года рывку в духе «большого скачка» в сельском хозяйстве, последовавшему за серией вдохновенных статей Хо, опубликованных в октябре 1958 года. Развертывание гигантских ирригационных строек совпало с сильной засухой, что привело к падению производства и серьезному голоду, число жертв которого не установлено до сих пор. Разрастающаяся война не помешала «чисткам» «просоветских» кадров в 1963–1965 годах, а затем в 1967 году (в время последней пострадал, в частности, бывший личный секретарь «дядюшки Хо», так как ПТВ разделяла в то время «антиревизионизм» китайских коммунистов). Всего были репрессированы несколько сотен человек, некоторые из них томились потом в лагере без суда целое десятилетие.
Война с американцами[122], закончившаяся только с подписанием Парижских соглашений (январь 1973 года) и выводом американских войск, вернее, падением южно-вьетнамского режима (30 апреля 1975 года), не сопровождалась, вопреки опасениям многих, «кровавой баней» как это случилось позже в соседней Камбодже. Правда, вьетнамцы, воевавшие на противоположной стороне и попавшие в плен к коммунистам, как и «изменники» из рядов самих коммунистов, подвергались ужасному обращению и часто ликвидировались при перемещениях. Очевидно, что гражданская война (она же «освободительная борьба») сопровождалась с обеих сторон зверствами, в частности, в отношении гражданского населения, упорствовавшего в поддержке того или другого лагеря. В связи с этим крайне трудно учесть все жертвы и определить, кто кого превзошел в использовании методов террора. За коммунистами числится как минимум одна крупномасштабная бойня: на протяжении нескольких месяцев, пока в руках вьетконговцев (так называли на Юге вьетнамских коммунистов) находилась древняя императорская столица Хюе, захваченная в ходе «наступления месяца Тэт» (февраль 1968 года), они убили не менее 3 тысяч человек (что оставляет позади наихудшие преступления американской армии), среди которых были вьетнамские священники, французские монахи, немецкие врачи и местные чиновники различных рангов. Некоторые из них были похоронены заживо, других вызывали на «учебу», с которой они не возвращались. Понять эти преступления, так и не признанные теми, кто их совершил, очень трудно, но можно видеть, насколько они предвосхищают политику красных кхмеров. Не поступили бы коммунисты схожим образом, овладей они Сайгоном уже в 1968 году?
Однако в 1975 году они повели себя по-другому. На протяжении нескольких недель целый миллион бывших чиновников и военнослужащих сай-гонского режима имел даже основания надеяться, что пресловутая «политика снисхождения президента Хо» окажется не пустым звуком; эти люди без опаски регистрировались в органах новой власти. Но уже в начале июня их стали вызывать на «перевоспитание»: на три дня — рядовых солдат, на месяц — офицеров и крупных чиновников. В действительности «три дня» превратились в три года, «месяц» — в семь-восемь лет; последние выжившие из «перевоспитанных» возвратились только в 1986 году. Фам Ван Донг, тогдашний премьер-министр, признал в 1980 году, что на перевоспитание было отправлено 200 тысяч жителей Юга; по экспертным оценкам, их насчитывалось от 500 тысяч до 1 миллиона (при населении около 20 миллионов человек), в том числе студенты, интеллигенция, священнослужители (особенно буддийские, но также и католики), политические деятели (среди них были и коммунисты), многие из которых симпатизировали сторонникам северовьетнамских коммунистов из Фронта национального освобождения Южного Вьетнама. Этот Фронт оказался просто ширмой для северовьетнамских коммунистов, которые, захватив власть на Юге, немедленно нарушили все свои обещания по поводу уважения прав человека, свойственного Югу. Как и в 1954–56 годах, вчерашние попутчики и соратники были подвергнуты «перековке». К людям, годами томившимся в специальных учреждениях, следует добавить неизвестное, но, очевидно, значительное число тех, кто «легко отделался», то есть становился на несколько недель узником своего места работы или учебы. Отметим, что в периоды наибольшего свирепствования южно-вьетнамского режима противники слева обвиняли его в том, что в тюрьмах томятся двести тысяч человек…
Условия заключения бывали разными. Многие лагеря, находившиеся вблизи городов, не были обнесены колючей проволокой и отличались более или менее приемлемым режимом. «Трудновоспитуемые» отсылались в малонаселенные горные районы Севера с нездоровым климатом; некоторые находящиеся там лагеря были первоначально предназначены для пленных французов. Для этих мест была характерна строгая изоляция, почти полное отсутствие медицинской помощи. Возможность выжить зависела зачастую от продуктовых посылок родственников, которых эти посылки буквально разоряли. Нехватка еды была столь же вопиюща в тюрьмах (в день 200 г красноватого риса вперемешку с мелкой галькой и песком), где часто удерживались в порядке предварительного заключения подозреваемые. Зоан Ван Тоай оставил душераздирающее описание мест заключения, сильно походящих на китайские, а если и отличающихся от них, то в худшую сторону — в смысле скученности, антисанитарии, жестоких и нередко приводящих к смертельному исходу телесных наказаний (среди которых была порка) и затянутости предварительного следствия. В камеру, рассчитанную на 20 человек, запихивали по 70–80, прогулки были невозможны из-за спешного возведения во дворе новых помещений для заключенных. Камеры, оставшиеся с колониальных времен, казались по сравнению с новыми сказочной роскошью. Тропический климат и недостаточная вентиляция затрудняли дыхание (заключенные старались пробраться к единственному крохотному оконцу), в камерах стояла нестерпимая вонь, арестанты страдали от непрекращающихся кожных болезней. Вода была строго нормирована. Но труднее всего было вынести многолетнюю изоляцию и отсутствие связи с семьей. Пытки применялись не открыто, а завуалировано, то же относится к казням. Любое нарушение режима наказывалось заключением в карцер; нормы питания в карцере были настолько мизерными, что через несколько недель пребывания там человеку грозила голодная смерть.
К этой картине «освобождения» следует добавить мучения сотен тысяч вьетнамцев, бежавших из страны на лодках: спасаясь от репрессий и нищеты, эти люди часто гибли в штормах или от пуль пиратов. Некоторое облегчение наступило только в 1986 году, когда новый генеральный секретарь Нгуен Ван Линь освободил большинство политзаключенных; в 1988 году были закрыты последние лагеря смертников в горных районах; впервые был принят Уголовный кодекс. Тем не менее либерализация отличалась половинчатостью и непоследовательностью; 90-е годы характеризуются непрочным равновесием между консерваторами и реформистами. Репрессивный зуд погасил многие надежды, хотя аресты и утратили былой размах. Многие интеллектуалы и священнослужители подвергались преследованиям и арестам; недовольство сельских жителей на севере вылилось в бунты, которые были жестоко подавлены. Надежда на улучшение ситуации коренилась, несомненно, в неуклонном расширении частного сектора экономики, позволявшего значительной части населения вырваться из-под контроля партии и государства. Государство тем временем превращалось в коррумпированную мафиозную структуру, что было чревато для еще более
