21 июля 1921 года после трех дней дебатов в Политбюро большевистское правительство приняло декрет об организации Комитета. Он получил официальное название Всероссийский комитет помощи голодающим и должен был действовать под эгидой Красного Креста. Комитет имел право добывать в России и за границей продовольствие, фураж, медикаменты, распределять помощь среди нуждающегося населения, пользоваться транспортными средствами для доставки этих продуктов, организовывать бесплатное питание, учреждать местные комитеты и отделения, «беспрепятственно сноситься с заграничными организациями и фондами» и даже «участвовать в обсуждении мер, предпринимаемых центральными и местными властями, относящихся, по мнению комитета, к вопросу борьбы с голодом». Ни в один из моментов советской истории никакая общественная организация не наделялась подобными правами. Можно сказать, что государство поступилось своими принципами, но эта мера была вполне адекватна тому кризисному положению, в котором находилась страна спустя четыре месяца после официального объявления НЭПа, делавшего лишь первые шаги.
Комитет обратился к главе Православной Церкви патриарху Тихону, который сразу же создал Всероссийский церковный комитет помощи голодающим. 7 июля 1921 года во всех российских храмах читали пастырское послание патриарха: «Падаль стала пищей голодающих, и даже эту пищу трудно найти. Плач и стенания доносятся со всех сторон. Уже доходят и до каннибализма… Протяните руку помощи вашим братьям и сестрам! С согласия верующих вы можете жертвовать на нужды голодающих церковные драгоценности и предметы, не имеющие богослужебного употребления, кольца, цепи, браслеты, оклады икон и т. д.»
Получив поддержку Церкви, Всероссийский комитет помощи голодающим вступил в контакты с различными международными организациями, такими, как Красный Крест, Квакеры, Американская ассоциация помощи (ARA), которые откликнулись на просьбы о помощи. Тем не менее сотрудничество между властями и Комитетом длилось чуть больше месяца: 27 августа 1921 года Комитет был распущен. За шесть дней до этого правительство подписало соглашение с представителем Американской ассоциации помощи, возглавляемой Эдгаром Гувером. Теперь, когда в Россию пошли первые грузы ARA, Комитет сыграл свою роль: «имя и подпись» Кусковой послужили большевикам. И хватит.
«Предлагаю сегодня же, — писал Ленин в записке, — в пятницу 26.8, распустить «Кукиш»[23]. (…) Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи (…) и продержать месяца три. (…) Остальных членов «Кукиша» тотчас же, сегодня же, выслать из Москвы, разместив по одному в уездных городах, по возможности без железных дорог, под надзор. (…) Напечатаем завтра же пять строк короткого, сухого правительственного сообщения: Распущен за нежелание работать. Газетам дадим директиву: завтра же начать на сотни ладов высмеивать «Кукишей». Баричи, белогвардейцы, хотели прокатиться за границу, не хотели ехать на места. Изо всех сил их высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев».
Буквально следуя этой инструкции, пресса накинулась на шесть десятков известных представителей интеллигенции, входивших в Комитет. Заголовки статей показывают, каков был характер этой травли: «Не играйте с голодом!» («Правда», 30 августа); «Они спекулируют на голоде!» («Коммунистический труд», 31 августа); «Комитет помощи… контрреволюции» («Известия», 30 августа). В беседе с одним из тех, кто высказывался в защиту арестованных и сосланных членов Комитета, заместитель Дзержинского, Уншлихт, заявил без обиняков: «Вы говорите, что Комитет не сделал ни одного нелояльного шага. Это — верно. Но он являлся центром притяжения для русского общества. Это мы не можем допустить. Знаете, когда нераспустившуюся вербу опустят в стакан с водой, она начинает быстро распускаться. Так же быстро начал обрастать старой общественностью и «Комитет». (…) Вербу надо было выбросить из воды и растоптать (32).
Вместо Комитета правительство создало Комиссию помощи голодающим (известную как Помгол), громоздкую бюрократическую организацию, составленную из функционеров различных народных комиссариатов, весьма неэффективную и коррумпированную. При самом сильном голоде летом 1922 года, который охватил чуть ли не 30 миллионов человек, Комиссия оказывала, и довольно нерегулярно, продовольственную помощь лишь 3 миллионам лиц. Что же касается ARA, Квакеров, Красного Креста, они обеспечивали питанием около 11 миллионов в день. Несмотря на такую международную помощь, голод 1921–1922 годов унес по меньшей мере 5 миллионов жизней, при том что голодало в общей сложности 29 миллионов человек(33). Последний страшный голод в дореволюционной России, обрушившийся на страну в 1891 году и охвативший примерно те же регионы (Среднюю и Нижнюю Волгу и часть Казахстана), унес с собой от 400 до 500 тысяч человек. Но тогда государство и общество соревновались между собой в оказании помощи голодающим. Юный помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов жил в начале девяностых годов в Самаре, центре наиболее пострадавшей в 1891 году от голода губернии. Он оказался единственным представителем местной интеллигенции, не только не принявшим никакого участия в организации помощи голодающим, но и категорически возражавшим против такой помощи. Как вспоминал один из его друзей, «Владимир Ильич имел мужество открыто заявить, что последствия голода — нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя, — явление прогрессивное.(…) Голод, разрушая крестьянское хозяйство, двигает нас к нашей конечной цели, к социализму через капитализм. Голод одновременно разбивает веру не только в царя, но и в Бога»(34).
Через тридцать лет юный помощник присяжного поверенного, став главой большевистского государства, повторил ту же мысль: голод может и должен послужить делу нанесения «смертельного удара в голову врага». Этим врагом являлась Церковь. «Электричество заменит бога. Дайте крестьянину возможность молиться электричеству, и он поверит в могущество властей более, чем в могущество бога», — говорил Ленин в 1918 году во время дискуссии с Леонидом Красиным об электрификации России. С самого прихода большевиков к власти отношения между ними и Православной Церковью постоянно ухудшались. 23 января 1918 года в официальном правительственном органе «Газете рабочего и крестьянского правительства» появился Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви, провозглашавший свободу совести и культов, а также объявлявший о предстоящей национализации церковного имущества. Против этого посягательства на Православную Церковь резко протестовал патриарх Тихон в четырех посланиях к верующим. большевики учащали провокации, подвергая «экспертизе» православные реликвии — мощи святых, организовывая в дни церковных праздников «антирелигиозные карнавалы», требуя превращения Троице-Сергиевой Лавры, где хранились мощи святого Сергия Радонежского, в музей атеизма. В атмосфере, когда многие архиереи и священники были арестованы за противодействие этим провокациям, большевики по инициативе Ленина использовали голод как предлог для нанесения решающего удара по Церкви.
26 февраля 1922 года в «Известиях» было опубликовано постановление ВЦИК, в котором предлагалось «местным Советам в месячный срок со дня опубликования сего постановления изъять из церковных имуществ (…) все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы культа, и передать в органы Наркомфина, со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим». Операции по изъятию ценностей начались в первые дни марта и сопровождались повсюду многочисленными столкновениями между членами комиссий по изъятию и верующими. Самый крупный из таких инцидентов произошел 15 марта 1922 года в Шуе, маленьком промышленном городе вблизи Иваново-Вознесенска, где войска открыли огонь по толпе, убив двенадцать человек. Ленин сейчас же воспользовался этим убийством, чтобы усилить антирелигиозную кампанию.
В строго секретном письме («просьба ни в коем случае копий не снимать») от 19 марта, адресованном членам Политбюро, он с обычным для него цинизмом объясняет, каким образом голод может помочь нанести «смертельный удар врагу»:
«По поводу происшествия в Шуе, которое уже поставлено на обсуждение Политбюро, мне кажется, необходимо принять сейчас же твердое решение в связи с общим планом в данном направлении (…).
Если сопоставить то, что сообщают газеты об отношении духовенства к декрету об изъятии церковных ценностей, а затем то, что нам известно о нелегальном воззвании патриарха Тихона, то станет совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный момент (…).
Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна, наоборот, для
