- Как и мотылек. Но скажи мне вот что, Джейсен Соло: если бы я поняла, что происходит - если бы я знала, что это за личинка, и что ей необходимо сделать, через что пройти, чтобы стать волшебным созданием, которым она так и не стала - что мне надо было сделать, чтобы ты назвал это помощью на своем языке?
Некоторое время Джейсен обдумывал ответ. Его чувствительность к Силе позволяла ему понимать потребности экзотических существ из его коллекции с чрезвычайной глубиной и ясностью; через это понимание он научился уважать мудрость природы.
- Я полагаю, - медленно сказал он. - Лучшая помощь, которую ты могла бы предложить - это поместить кокон в безопасное место. Крыланы-осоеды охотятся на личинок призрачной моли, и они особенно опасны для только что обернувшейся коконом куколки: на этой стадии личинки наиболее питательны. Так что, наверно, лучшей помощью, которую можно было бы предложить - это присматривать за личинкой, чтобы она не стала добычей хищников, и оставить ее один на один со своей судьбой.
- И, возможно, - осторожно добавила Вержер, - оградить ее от внимания других благонамеренных лиц, которые по своему невежеству поспешили бы на помощь со столовыми ножами.
- Да, - сказал Джейсен, а потом у него перехватило дыхание, и он уставился на Вержер, словно у нее выросла вторая голова.
- Эй... - начал он понимать. - Эй...
- И еще, возможно, - продолжала Вержер, - заглядывать время от времени, чтобы отчаянное, страдающее, борющееся существо знало, что оно не одиноко. Что есть кто-то, кто беспокоится. Что его боль не напрасна, а ведет его к его судьбе.
Джейсен едва мог дышать, но все же он нашел силы, чтобы прошептать:
- Да...
- В таком случае, Джейсен Соло, наши определения помощи совпадают, - серьезно сказала Вержер.
Джейсен подался вперед, оперся на колени.
- Мы говорим уже не о личинках призрачной моли, да? - спросил он с громко бьющимся сердцем. - Ты говоришь обо мне...
Она поднялась, ее ноги развернулись, словно подъемные краны.
- О тебе?
- О нас, - надежда на невозможное комком застряла в его горле. - О нас с тобой.
- Мне надо идти; 'объятия' устали ждать.
- Вержер, постой!..- сказал он, пытаясь встать на ноги, тогда как захваты 'объятий' уже сомкнулись на его запястьях. - Подожди, Вержер, еще немного, поговори со мной... и, и призрачная моль... - он запнулся. - Призрачная моль - эндемичный вид! Ее не экспортируют... она водится только на Корусканте! Как ты могла найти личинку? Если только... так что же, ты... или...
Она поместила руку между губами похожего на большой рот чувствительного сосуда, который находился рядом с зевом прохода, и клапан широко раскрылся.
- Все, что я говорю - это ложь, - сказала Вержер и вышла.
'Объятия боли' окунули его в белое свечение в очередной раз.
Джейсен Соло висит в белом свечении, размышляет.
В какой-то из бесконечных моментов он непомерно удивляется, что все еще способен думать; свечение сканировало его сознание на протяжении многих дней, или недель, или веков, и теперь ему странно, что он может не просто думать, а думать ясно.
Белая вечность проходит в удивлении.
Потом он начинает понимать уроки боли.
'Вот оно что,' думает Джейсен. 'Вот о чем говорила Вержер. Это помощь, которую она предлагает мне, а я не знаю, что с ней делать'.
Она освободила его от собственной западни: западни детства. Тупикового пути, на котором он всегда ожидал, что кто-то придет. Ожидал отца, мать, дядю Люка, Джейну, Зекка или Лои, или Тенел Ка, или кого бы то ни было, кто не отказал бы ему в помощи.
Но он не беспомощен. Он всего лишь одинок.
А это не одно и то же.
Он не должен просто висеть здесь и страдать. Он в силах кое-что сделать.
Ее рассказ о призрачной моли, может, и был ложью, но за ложью скрывалась правда, которую иначе он не понял бы. Не на это ли она указывала, произнеся слова: все, что я говорю тебе - это ложь?
В этом все дело?
Боль сама по себе - это божество: жестокий рулевой жизни. Боль хлещет кнутом, и все живое начинает двигаться. Жить - значит быть зависимым от боли.
Он знал, что это действительно так, не только по собственному опыту, но и исходя из того, что произошло с отцом и Анакином после смерти Чуи. Он видел, как боль хлестнула отца своим кнутом, и Хэн бежал от этой боли через всю галактику.
Он видел, каким жестким стал Анакин. Видел, как брат стал вести себя, словно был борцом-тяжеловесом, проявляя всю свою силу и скорость, выкладываясь до предела на каждом из заданий - это было его единственным ответом на боль, которую он испытал, став свидетелем смерти того, благодаря кому сам выжил.
Джейсен всегда невольно сравнивал Анакина с дядей Люком и находил у них много общего: его способность обращаться со сложными механизмами, его летные и боевые навыки, его воинская доблесть. Теперь же он видел, что кое в чем существенном Анакин был похож на их отца. Он реагировал на боль, игнорируя ее. Занимаясь чем-нибудь важным, чтобы не замечать своей потери.
Убегая от жестокого рулевого.
Жить - значит быть зависимым от боли.
Но это лишь полуправда; боль также может быть и учителем. Джейсен еще помнит, как его тело часами болело от постоянных упражнений со световым мечом. Он помнит, как изучал новые сложные комбинации, как больно было нагружать непривычные мышцы, чтобы добиться смещения центра тяжести, растяжки бедер, чтобы научиться вращать и пружинить ногами, как песчаная пантера. Джейсен помнит, как дядя Люк говорил, что, если это не больно, значит, ты делаешь что-то не так. Даже каскад жалящих ударов тренировочного дроида... конечно, его цель заключалась в том, чтобы пресечь или отразить удар, но ведь гораздо легче было бы избежать боли, просто отказавшись от обучения.
Иногда боль - это единственный проводник туда, куда тебе нужно попасть.
И худшая боль - это та, от которой нельзя убежать. Он знал историю своей матери настолько хорошо, что эти события иногда снились ему: Лея стоит на мостике Звезды Смерти и смотрит, как боевая станция уничтожает ее родную планету. Он знал об ужасе и отрицании, о горячем, но бессильном гневе, которые она чувствовала в тот момент, и понимал, что именно памяти о миллиардах унесенных жизней посвящено ее неустанное служение делу мира в Галактике.
Так же и дядя Люк: если бы он никогда не узнал боли, которую причинила ему смерть его приемных родителей, жестоко убитых имперскими штурмовиками, он так и остался бы на своей ферме по добыче влаги в песчаных пустошах Татуина, несчастный от несбывшихся грез об опасностях и приключениях - а галактика по сей день стонала бы под гнетом Империи.
Боль может быть также движущей силой. Волей к переменам. Рано или поздно страдания вынуждают нас предпринимать что-то, чтобы все исправить.
Страдание - это топливо в двигателе цивилизации.
Теперь к нему приходит понимание; поскольку боль - это божество, и он был во власти этого жестокого божества с того дня, когда умер Анакин. Но это также и учитель, и проводник. Боль может быть поработителем, одолевшим тебя навсегда, и она может быть волей, которая делает тебя неодолимым. Божество, единое в каждом своем проявлении.
Чем она явится к тебе, зависит от того, кем являешься ты.
Но кто же я? - задается вопросом Джейсен. - Я убегал - как и отец, как и Анакин. Все же я думаю, они перестали бежать: отцу хватило мужества остановиться и принять боль, воспринять от нее силу, подобно тому, как сделали мать и дядя Люк. Анакин в конце концов поступил точно так же. Хватит ли мне сил?
Есть только один способ узнать.
В течение долгих дней, недель, веков белое свечение поглощало его.
Теперь он начинает поглощать белое свечение.
Исполнитель Ном Анор рассеянно теребил червя-флягу с бульоном, ожидая, пока трутень-формовщик закончит свое сообщение. Он совсем по- человечески уселся на кожистый вырост перед необычно крупным виллипом, которому формовщик монотонным, певучим голосом докладывал полученные от 'объятий' данные о поведении молодого джедая, Джейсена Соло.
Ном Анора доклад не занимал. Он знал наперед, что скажет формовщик, потому что лично составлял сообщение. Именно эта отдельно взятая комната 'объятий боли' обладала чрезвычайно сложной нервной системой, которая могла уловить электрохимические реакции в нервных окончаниях тела Джейсена Соло вплоть до каждого индивидуального импульса, и оценить степень воздействия болевых раздражителей на головной мозг. Формовщик-трутень все перечислял и перечислял подробности своих наблюдений, и его предельно унылое жужжание было невыносимо...
'Возможно, потому мы и зовем их трутнями,' подумал Ном Анор, внутренне улыбнувшись, но не чувствуя веселья. Ни к чему было доводить такого рода мысли до сведения третьего обитателя этого маленького, сырого помещения. Об этом невозможно было пошутить ни на каком из языков, кроме общегалактического, да и не таким уж и смешным был каламбур.
Так что Ном Анор просто сидел, время от времени потягивая бульон из своего червя-фляги, смотрел на виллип и ждал, когда же у мастера войны Цавонга
