Мефистофель. «Нельзя ли от вас избавиться?»
Человек. Никак невозможно, потому я — Дмитрий Цензор.
(
Мефистофель. Ради Бога!
Человек (
Мефистофель. Много осталось?
Человек. Строк двадцать.
Мефистофель. Не надо. Вперед знаю. Приди в себя!.. Теперь прощай и слушай: я черт добросовестный. Попробуй. Если понравится — заключим условия у нотариуса. Нет — твое дело.
Человек. А куда ты подлинники денешь?
Мефистофель. Пересыплю нафталином и в сундук. Мир не заметит. Засим — честь имею! (
Пауза
Тумба в капоте (
Человек (
Тумба. Божественно! Изумительно! Браво, бис! Бис, браво. (
Человек (
Тумба. Ах, ах! Что же ты до сих пор молчал? Сейчас, Ваше пр-во, не извольте волноваться…
Человек (
Тумба. Ах, ах, ах, ах! Цензор! (
Канарейка. Цыц. Чик-пик, чик-пик, чик-пик. C’est cа…[6]
Крышка.
<1908>
АУТОДАФЕ*
Claude Monet уничтожил целую группу картин, над которыми он работал три года.
Собираясь выставить их на суд публики, Моне подверг их собственному строгому суду и нашел их ниже своего искусства.
Пример подействовал. Первым решился Бальмонт. Поэт-бабочка глубоко заглянул в себя, ужаснулся и выбрал из 24 томов 16 стихотворений. Остальное сжег. Горели и корчились «Кипящие здания», «Литургия уродства», «Ко-фейные сказки», «Жар-Птица», переводы из Шелли и пр.
Плакал так, что чуть не залил огня — потом успокоился и через Ремизова поступил в Крестьянский банк на тридцать рублей.
Брюсов долго не решался. Перечитывал еще и еще свои «Chefs d’oeuvre’ы», но с каждым разом становился мрачнее. Наконец, сжег. 10 стихотворений все-таки оставил. А. Белый, как человек практичный, продал бумагу на вес.
Вырученные деньги пожертвовал на основание «сумасшедшего дома имени Андрея Белого».
Блок оставил стихотворений тридцать.
Кузмин сжег все и поступил в мужской монастырь.
Особенно ревел Рукавишников. Он был прилежен, как немец, плодовит, как кролик, самоуверен, как бык…
Но совесть вопияла громко и настойчиво. Стихи горели хорошо — потому что были деревянные. Когда остался один пепел, поэт сжег самого себя. Он знал, что не писать он уже не может.
Сологуб сжег «Навьи чары» и сказал: «Пока довольно!»
Куприн бросил в огонь «Морскую болезнь» и два ненапечатанных рассказа. Хотел жечь дальше, но его охватила такая лень, что он махнул рукой и поехал в «Капернаум».
Городецкий соригинальничал — утопил свои стихи в Фонтанке, а сам открыл табачный магазин.
Арцыбашев сжег «Санина» (все издания) и, чтобы быть последовательным, отрубил себе правую руку. Причем оказалось, что кровь у него холодная и черного цвета.
Жгли все — большие и малые, старые и молодые, в радостном просветлении и любви к человечеству.
Как ни странно — эпидемия не захватила только художников. Они собрали экстренный совет и большинством голосов решили, что Claude Monet несомненно сошел с ума и потому его пример ни для кого не обязателен.
Через год Россию нельзя было узнать.
Число грамотных увеличилось на 50 %.
Самоубийства почти прекратились.
Любовь к книге и уважение к печатному слову возросли бесконечно.
Благодаря уменьшению мужеложства, скотоложства и птицеложства прирост народонаселения повысился на 45 %.
Открылось множество переплетных, так как книги стали переплетать.
Климат в Петербурге значительно изменился к лучшему. Число сумасшедших, растлителей и кретинов упало до нуля.
Ожидали введения конституции, так как не было больше причин ее откладывать — граждане созрели.
Claud’y Monet поставили в Александровском саду великолепный памятник: великий художник был