мыслей о людской глупости. Бомбы падают и падают, но меня они не достанут». И в это же время он набрасывал тексты предсмертных писем к Элизабет и другим близким, которые так и не были отправлены.
Когда Германия капитулировала, Эйч Джи был слишком слаб и не мог выйти на улицу, чтобы принять участие в празднествах (и слава богу, а то бы ликующие «пролетарии» вновь рассердили его), но через несколько дней ему вдруг стало лучше. В мае он сообщал Хили, что может спускаться в сад и немного гулять, что погода стоит чудесная: «Как бы я хотел передать тебе кусочек моего сегодняшнего настроения…» Именно тогда он написал ироническую автобиографию «Подробное жизнеописание одного литературного мошенника», которая была опубликована в июльском номере «Корнхилл мэгэзин» под псевдонимом «Уилфред Б. Бетгерейв». Беттерейв Уэллса не пощадил — именно его словами мы открывали первую главу биографии. «Уэллс заявляет (не знаю, насколько можно верить этому заявлению), будто встречался со множеством коронованных особ и никогда не чувствовал того благоговейного трепета, какой испытывают нормальные люди в присутствии помазанников Божьих. Вероятно, он раболепствовал, но потом рассказывал выдумки о своей несгибаемости». «Уэллс является, по общему мнению всех почтенных инстанций, лицемером и мошенником: несмотря на социалистические убеждения, продает многотысячные издания собственных сочинений по огромной цене и под хитроумным предлогом отказывается делать скидку своим товарищам-пролетариям».
Он был в приподнятом настроении в начале лета, когда проходили парламентские выборы. В русскоязычных биографических очерках можно прочесть, что он голосовал за коммунистов. Это не так, но в конце мая в «Дейли уоркер» было опубликовано его письмо, где говорилось, что он поддержал бы коммунистического кандидата, если бы таковой был выставлен по Мэрилебонскому избирательному округу. Отнести эту внезапную симпатию к коммунистам на счет взбалмошности — или были причины?
Были: во-первых, у коммунистической партии Великобритании с началом войны от коммунизма осталось одно название. Она стала социалистической партией (но не могла так называться, поскольку Социалистическая партия тоже существовала), отреклась от классовой борьбы и революций, объявила себя союзником всех антифашистских сил, поддержала Черчилля, выступала против забастовок и на проходивших в 1943 году довыборах по нескольким округам поддерживала лейбористов[124]. Уэллс в своем письме говорит именно об «обновленной коммунистической партии».
Во-вторых, еще до завершения войны стало ясно, что британское правительство шагать рука об руку с Советским Союзом не собирается, а видит в нем врага. Черчилль делал соответствующие высказывания задолго до знаменитой Фултонской речи, и Уэллс в декабре 1944-го в очередной раз сменил по отношению к премьеру милость на гнев, опубликовав в «Дейли трибьюн» статью с обвинениями в диктаторстве и требованиями отставки: «Или мы покончим с Уинстоном, или он покончит с нами». Рузвельт умер 12 апреля; сменивший его Трумэн занял чрезвычайно резкую позицию по отношению к СССР «Наши» тоже не имели намерения дружить, но Уэллс всю вину возлагал только на «своих». «Мне известно, что сейчас людям исподволь внушают, что следующая война будет войной Англии и Америки против России», — писал он в «Дейли уоркер». «Или социализм, или дьявол», — заявил он. Социалисты чтили Маркса — к ним путь заказан. А больше «левых» нет, одни коммунисты. Так что вполне логично, что он отдал бы голос кандидату от партии, продолжавшей по недоразумению называться коммунистической. Но такового в его округе не было. Он поддержал на выборах независимого кандидата, молодую женщину Мэри Стокс, которую ему рекомендовал Уильям Беверидж, директор Лондонской школы экономики и политических наук. Она не была избрана. В целом победу на выборах одержали лейбористы, получившие почти 50 процентов голосов, и премьером стал их лидер Эттли.
Япония продолжала военные действия; можно гадать, как поступил бы покойный Рузвельт, но Трумэн сделал то, что считал нужным: на Хиросиму и Нагасаки были сброшены атомные бомбы. Бомбардировки, предсказанные Уэллсом в «Освобожденном мире», произвели на него жуткое впечатление; подтверждалась его мысль о гибели человечества. Приехал репортер с Би-би-си, просил высказаться о бомбе — он пытался, но голос уже не слушался его. Тем не менее он загорелся идеей антивоенного фильма. Начал работать над сценарием, просил Марджори вести переговоры с Кордой. Да, гибель неизбежна, писал он в предисловии к сценарию, но он не понимает, «почему человечество не может перед лицом опасности вести себя с достоинством, оказывая друг другу взаимную поддержку, без истерики и бессмысленных обвинений…».
Сценарий не был написан: в августе Эйч Джи писал Элизабет Хили, что «давно не чувствовал себя таким здоровым и сильным», а в сентябре ему снова стало хуже. Его лечащий врач Хордер сообщил домашним: рак кишечника, жить осталось меньше года. Марджори и Мария Игнатьевна хотели скрыть это от больного, но Джип настоял, чтобы ему сказали правду. Диагноз оказался ошибочным, его доконал диабет, но прогноз — верным. Он почти не слышал, практически ослеп, ноги отказали, часто он не узнавал окружающих и засыпал посреди разговора. Но было бы неверно говорить, что его последний год прошел во мраке. Он прошел так же, как последние месяцы Кэтрин.
Он не мог читать — ему читали вслух; он не мог выйти в сад — его выносили, закутанного в пледы; дети, невестки и Мария Игнатьевна дежурили подле него. К нему приходили Моэм, Грегори, Пристли, Суиннертон; брат Фред, Элизабет Хили и Маргарет Сэнджер с любовью писали ему, репортеры не оставляли его в покое. Он следил за Нюрнбергским процессом и отправил в адрес трибунала несколько запросов, требуя подтверждения или опровержения обвинений, выдвинутых в адрес Троцкого на московских процессах: якобы тот был агентом гестапо. (На запросы никто не отвечал.) Временами у него бывали улучшения. Литератор Комптон Маккензи, навещавший его за два месяца до смерти, вспоминал: «Он выглядел лучше, чем я ожидал, и для человека, которому было почти восемьдесят, выглядел поразительно молодым». Они пили чай, потом сиделка принесла газету; Эйч Джи просмотрел ее и отбросил: «Я тут недавно перечел свою статью пятидесятилетней давности. Я бы и сейчас в ней не изменил ни слова».
После себя он оставлял приблизительно 60 тысяч фунтов[125] — после того, как еще при жизни им были сделаны значительные выплаты Марии Игнатьевне, дочери Анне, сиделкам, Британской ассоциации развития науки, Фонду борьбы с диабетом и Фонду борьбы с раком, — и авторские права. По завещанию твердые суммы предназначались всей прислуге и сиделкам, а основное наследство делилось в равных долях между детьми, Марией Игнатьевной и Марджори. Авторские права на «Науку жизни» и «Схему истории» наследовал Джип, права, связанные с кинематографом, — Фрэнк.
В первых числах августа 1946 года он почувствовал себя так хорошо, что начал вставать. Родные обрадовались. 13 августа в три часа пополудни он отослал сиделку отдыхать, сказав ей, что подремлет. Во сне, в четыре часа с минутами, он в последний раз прошел через Дверь. Его больное тело, которое он не любил и в котором больше не нуждался, кремировали 16 августа; надгробную речь произнес Пристли. Год спустя Джип и Энтони развеяли прах из урны над морем. Теперь полагается перечислить, кто из великих что сказал после его смерти и в какой газете что написали. Но, может, обойдемся без этого? Он бы предпочел, чтобы мы, прочтя его жизнеописание, задумались не о нем, а о себе.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
