нельзя иметь обоих? Разве я не разумное существо, что вы всегда должны думать обо мне только как о женщине? Всегда видеть во мне только предмет борьбы? <…> Останемся вместе, все трое. Не будем расставаться. Разлука — это ненависть, Вилли. Почему бы нам не остаться друзьями? Почему бы не встречаться, не разговаривать?» Нечто подобное говорила Уэллсу Изабелла после своего брака с Фаулер- Смитом. Лидфорду недостаточно «просто разговаривать», и он не желает мирно сосуществовать с Верролом; он отвергает дружбу Нетти и женится на другой, но потом приходит к выводу, что Нетти права, ревновать не нужно, более того, вполне возможно не «просто разговаривать» — и в конце концов вся четверка начинает спокойно, не таясь от людей, сожительствовать друг с другом.
Наверное, здесь Эйч Джи, как и в случае со смертью матери, выразил мечту о том, как могло бы все сложиться, если бы все вернуть — если бы Кэтрин и Изабелла согласились делить его. Он пошел дальше: когда он — сразу после известия о браке Изабеллы, ненавидя ее, — писал «Современную утопию», то утверждал, что женщина-изменница совершает проступок против общества и должна быть наказана; теперь, остыв, смирившись и любя, он готов был признать, что женщине можно иметь двух мужей и что он сам готов делиться. (Слова его не расходились с делом: он изо всех сил старался не ревновать и воспринимать Фаулер-Смита как родственника, с которым следует быть в добрых отношениях, при этом не получая от Изабеллы ничего, кроме «просто поговорить».)
«Свободная любовь» не понравилась никому — даже люди с либеральными убеждениями находили, что «это уж слишком». Конрад, смягчивший свою позицию по отношению к Уэллсу по прочтении «Будущего Америки», был «Днями кометы» возмущен: «Не знаю, придет или не придет день такой свободы. Надеюсь не дожить до него. Но если доживу — я буду по мере своих скромных сил сражаться против того, о чем написано в Вашей книге». (Тем не менее два писателя опять не поссорились; в том же году Конрад посвятил Уэллсу свою книгу «Секретный агент».) Читательская реакция была естественной — даже сейчас, напиши какой-нибудь серьезный литератор, являющийся одновременно общественным деятелем, что можно открыто иметь по две жены и по два мужа, мы его заклюем и заплюем. Удивительно, что Уэллс этого никак не ожидал; удивительно и то, что его, «нового» человека, так больно ранили нападки «старых».
Атака развивалась по двум направлениям: «идеологическое» и «личное». 14 сентября в газете «Таймс литэрари сапплемент» была опубликована статья, проводившая параллель между выступлениями социалистов против частной собственности и призывом Уэллса к «общности жен». Уэллс не собирался отступать. Он написал брошюру «Социализм и семья» и потребовал, чтобы она была издана за счет Фабианского общества, а на ближайшем собрании общества представил доклад «Социализм и средний класс»; в обоих текстах он развивал свои взгляды на буржуазный брак. Экономическая и сексуальная эксплуатация, утверждал он, суть две стороны одного явления; женщина в браке становится собственностью мужа. Она должна обрести независимость сексуальную: пока нет детей, ей должна быть предоставлена такая же свобода, как и мужчине; рождение и воспитание детей приравнивается к общественно полезному труду, оплачиваемому государством — вот и ее материальная независимость. Других путей обретения женщинами независимости он по-прежнему не видел и ему даже во сне не снилось, что женщины станут директорами заводов и председателями банковских правлений. Представители суфражистского движения требовали предоставить женщинам избирательное право[40] — он над этими требованиями смеялся, утверждая, что право голоса, которого добиваются образованные суфражистки, не поможет миллионам бедных женщин улучшить свое материальное положение. Радикальные суфражистки призывали женщин освободиться от «сексуального гнета» и не иметь с мужчинами дела — эти идеи ему казались бредом, так как рабство он видел лишь в законном браке. Неудивительно, что нынче одни относят Уэллса к феминистам, другие — к антифеминистам: его воззрения на свободу женщин были очень противоречивы.
Пиз отказался печатать «Социализм и семью» за счет общества (брошюра была опубликована в «Индепендент ревью» и затем вышла в издательстве «Филд»), а доклад фабианцы проигнорировали: их движение вообще не должно заниматься подобными вопросами. Но Уэллса угнетало не только это. Его, уже не как теоретика, а как частное лицо, публично обвиняли в безнравственности. Обвинения имели под собой основательную почву, хотя — по отношению к 1906 году — ни одно из них не доказано. В некоторых биографиях Айви Лоу-Литвиновой, дочери старого друга Уэллса, утверждается, что Уэллс имел связь с матерью Айви и с ее теткой, женой Лесли Хейден-Геста (а позднее — с самой Айви). Говорили также, что он состоял в связи с женой Хьюберта Бланда. Было ли это? Сказать трудно. В «Постскриптуме» он об этих женщинах не писал. Возможно, его репутация в 1906-м обогнала действительность. Он повсюду разглагольствовал о свободной любви, и все решили, что он осуществляет свои идеи на практике — могло быть и так. Обвинения его сильно задели: он боялся, что из-за них роман «В дни кометы» будет плохо продаваться (в ту пору скандалы еще не «раскручивали» книги, а вредили им), и считал, что они помешают читателям правильно воспринимать его книгу. В октябре он опубликовал в «Манчестер диспетч» статью, в которой называл обвинения «наглой ложью» и разъяснял, что писал «о разновидности утопических сексуальных свобод, не имеющей ничего общего с прочным семейным укладом, к которому на самом деле призывают социалисты».
Меж тем в среде фабианцев положение Уэллса не поколебалось. «Старая банда» по-прежнему была готова обсуждать пути реорганизации общества; от Эйч Джи ждали, что он начнет серьезную работу в комитете по реформированию. Ждали напрасно — проницательная Беатриса поняла это еще летом 1906-го: «Он не приемлет постепенных, последовательных действий, в результате которых достигается одна высота за другой, он хочет, чтобы все произошло в один миг». Заседание комитета все же состоялось — в первый раз в сентябре, потом было еще несколько встреч. О их содержании известно мало. Состав комитета был разношерстный, дебаты шли жаркие, так что итоговый документ удалось создать лишь в ноябре. «Сидней Оливье, хотя и входил в „старую банду“, был энергичнейшим сторонником всяческих реформ, — писал Пиз, — Хедлем принадлежал к правому крылу движения и не скрывал симпатий к либералам, Тейлор и Гест были лейбористами, Койт также к ним присоединился, миссис Ривз и миссис Шоу по привычке скорей были на стороне существующего руководства, нежели оппозиции, и Колгейт, молодой, но весьма рассудительный человек, склонялся к их позиции. Но одного лишь присутствия г-на Уэллса, с легкостью меняющего свою точку зрения, самодовольного, неспособного смириться с тем, что кто-то может быть с ним не согласен, было достаточно, чтобы дезорганизовать деятельность любого комитета».
Комитет создавался, чтобы выработать программу реформирования общества, но уже после первых встреч стало ясно, что ничего «вырабатывать» Уэллс не хочет — программа готова, она называется «Ошибки фабианства», и единственная задача комитета — поддержать ее. Другую свою цель — осуждение «старой банды», отставка исполкома и выборы, которые должны были принести ему победу и власть, — Уэллс не пожелал скрыть. Когда комитет создавали, об отставке исполкома и речи не было; члены комитета были растеряны, а миро-любивейшая Шарлотта Шоу написала Уэллсу резкое письмо, в котором назвала его «вероломным». «Дорогая, вы клевещете на меня, — отвечал Эйч Джи. — Вы хотите, чтобы все было хорошо и все оставалось по-старому, а это невозможно».
По мнению «старой банды», невозможно было как раз то, чего хотел Уэллс, — найти деньги, нанять большой штат сотрудников, издавать еженедельник; об этом ему вежливо написал Сидней Уэбб, заметив, однако, что все эти предложения сами по себе неплохи. Невозможно? Любая политическая партия делает это. Лейбористы это сделать сумели. Так ли уж неправ был Уэллс? Ведь Шоу хотел того же самого — превращения Фабианского общества в парламентскую партию. Уэллс увлекся схемами управления, но позабыл о такой мелочи, как социальная основа партии, в которую должно трансформироваться общество; Шоу, лучше разбиравшийся в политике, предложил, что такой основой должны стать «средние слои общества» и прежде всего — тред-юнионы, у которых с лейбористами имелись разногласия. Это казалось очевидным: если существуют социальные группы, не охваченные ни консерваторами, ни либералами, ни лейбористами — значит, нужно «брать» именно их. Но фабианцы не смогли или не старались, а лейбористы оказались куда более гибкими, чем о них думали, и в конце концов вобрали в себя все, что было доселе бесхозного, и фабианцев в том числе.
В идеях Уэллса по реформированию общества не содержалось ничего крамольного. Проблема заключалась в другом. Развернутая им кампания против исполкома, проходившая с осени 1906-го по весну 1908-го, даже в изложении самых доброжелательных биографов выглядит некрасиво: Уэллс «огрызался», Уэллс «интриговал» — и забывается то, что именно он первым предложил Фабианскому обществу измениться и оно в конечном итоге приняло почти все его предложения. Десятки увещевающих писем,
