Служу Советскому Союзу

— Там же соляра, товарищ майор.

— А ну как полыхнет!? Ну что же, все может случиться. Служба есть служба. Ты ведь солдат, Костюк! Должен с достоинством претерпеть тяготы и лишения, или не так в Уставе сказано!? Все прекрасно знали, где сам Трошев видал Устав, но разве тут поспоришь?

— Товарищ майор, не надо автогеном, а… Трошев чуть смягчился (да и ни один сварщик, если он в своем уме, все равно не согласился бы резать бочку с остатками горючего).

— Ладно, — обратился он к Рябову, — слушай сюда. Пойдешь к Черепу в мастерскую. Скажи я прислал. Возьмешь ножовку по металлу и клещи. Будешь пилить дырку десять на десять вот тут, — он тронул бочку около верха. О выполнении доложить.

— Есть.

… Рябов корячился два часа, и сломал несколько полотен ножовки, за что лысый прапорщик Череп крыл его на чем свет стоит, своим особым, головокружительно многоэтажным, как небоскреб, матом, далеко выдающимся за пределы нормальной ругани простого смертного военнослужащего.

Обливаясь потом, Рябов отгибал клещами неожиданно тугую жесть и тихо проклиная судьбу, отпиливал кусочек за кусочком под однообразные замечания личного состава, неведомо как прознавшего об их с Костюком горе.

Вся часть кроме караула и увольнения побывала на хоздворе, не позабыв отпустить плоскую шутку или дать мудовый совет. Омертвевший от унижения, Костюк не проронил в ответ ни слова. Пока Рябов пилил, он сидел нахохленный, неподвижный и безразличный ко всему на свете, как статуя на кумачовой тумбе в Ленинской комнате. На коленях он держал все ту же «Красную Звезду».

К обеду дыра нужного размера, хотя и бесформенная, с рваными краями, была наконец пропилена. Майор явился лично, руководить финалом.

Хватит пилить, — скомандовал он Рябову. Давай.

Рябов просунул руку в отверстие с выражением неприязненной опаски, на лице, как будто предстояло вытаскивать рака из глинистой речной норы.

— Нащупал?

— Так точно…

— Выталкивай. Костюк зачарованно глядел в бесконечность. На его лице в деталях отражалась драма, происходившая в темноте, метром ниже.

— Не дави, козел! Больно! — вдруг закричал он на Рябова.

— Отставить жалобы! — оборвал Трошев — Толкай!

Костюк коротко ойкнул и спрыгнул с бочки. Он дышал тяжело, словно после марш-броска. Рябов вытирал руки старой портянкой.

— Сми-р-р-но!!! Костюк вытянулся, еле успев на ходу заправить в ХБ измазанные солярой спасенные гениталии.

— Благодарю за работу — отчеканил Трошев, глядя в упор на Рябова.

Тот неопределенно, по бабьи вздохнул и пожал плечами.

— Не слышу ответа. Младщший сержант Рябов! Благодарю за работу!

— Служу Советскому Союзу! — полушепотом выдавил Рябов, красный, как помидор.

— То-то, кивнул Трошев удовлетворенно. — От имени командования части, за проявленную смекалку и взаимовыручку, оба получают по трое суток ареста. На губу явиться немедленно.

— Есть.

За спиной Майора давились от смеха черпаки. Они открыто уссывались над опозоренными дедами, понимая, что за Рябова с Костюком уже никто не вступится.

Трошев удалился. Новые хромовые сапоги, жалобно скрипели под могучим шагом его кривых ног.

— Вот, конь! Покорячился, как будто лом в жопе! — восхищенно прошептал Костюк майору вслед. Рябов только молча махнул рукой.

Он уже знал, что такое трое суток губы. Это не сахер, товарищи лимоны, черпаки и старослужащие. Ох, не сахер!