своими вопросами? — закричал он. — Кто вы вообще такая? Я вообще не буду больше ничего говорить! Вы не заставите меня говорить то, что я не хочу говорить! Не имеете права!
Менделеев слушал его с мрачной улыбкой, не обещающей всем остальным ничего хорошего. Но когда он начал говорить, я с удовлетворением убедилась, что мне удалось все-таки навязать ему тот стиль общения, к которому я с самого начала стремилась.
— Я не буду даже пытаться опровергнуть тот бред, который он сейчас нес, — сказал он мне, признавая тем самым мое ничем не подтвержденное право задавать вопросы и требовать ответа на них. — Если я тот, за кого себя выдаю, а вы — я все-таки в этом уверен — мало в этом сомневаетесь, у меня не может быть даже теоретических мотивов, чтобы совершить любое из тех действий, которые он мне приписывает. Я хотел угнать самолет в Турцию! Да за каким, понимаете ли… И почему именно в Турцию, почему не на Занзибар?!
Я, может быть, и была согласна насчет отсутствия у него мотивов, но одна мысль не давала мне покоя, мешая согласиться с его логикой.
«Все это было бы хорошо, — размышляла я, — если бы была уверена, что вы, генерал-майор Менделеев, не имеете никакого отношения к нашим противникам. Вы один из немногих подозреваемых в таких контактах, а устроить подобный спектакль — большого таланта не нужно. Возможно, и Анохин работает на тех же людей, что и вы, а теперь вы подставляете его, чтоб самому выйти из сложной ситуации… Мотивы? Если вы и в самом деле тот агент, которого я ищу, за пять минут я накопаю вам с десяток мотивов, которые будут мотивировать ваши действия!»
— Мы несколько отвлеклись от вопроса, который я предлагала обсудить, — мне стало скучно, — и вновь скатились на личности. Меня интересует все же — кто тот третий, что участвовал в драке? Выскажите, пожалуйста, свои мнения. Сначала вы, Анохин.
— Это один из пассажиров, случайно оказавшийся рядом, когда он… Анохин вновь возмущенно ткнул пальцем в Менделеева. — …ломился в кабину пилотов.
— И вы его не знаете, так?
— Не знаю! — отрезал Анохин. — Он помог мне справиться с этим бандитом, и это все, что я о нем знаю…
— А вы что скажете? — повернулась я к Менделееву. — Так было дело?
— Мне вообще-то начинает надоедать этот фарс! — проворчал Менделеев в ответ. — Достаточно нам подняться на поверхность, и мы будем говорить совсем по-другому. С вами обоими.
— Ну это еще неизвестно, как мы с вами будем разговаривать, — заявила я. — Даже звание генерал-майора не освобождает вас от ответственности за свои действия. А вы почему-то предпочитаете о них умалчивать! Это рождает всякие подозрения на ваш счет.
— Ну, хорошо! — устало и раздраженно вздохнул Менделеев. — Подозрения, подозрения!
Он вдруг улыбнулся, и я почувствовала, что сейчас он попытается сменить тон. И не ошиблась.
— Для генерала быть интеллигентом — тяжелый, надоедливый и совершенно ненужный груз! — заявил он. — Но избавиться от него уже невозможно — прирос! Поэтому, только ради того, чтобы меня не подозревали такие очаровательные офицеры МЧС, я расскажу, как было дело. А то, чего доброго, у меня среди личного состава спасателей сложится репутация синей бороды!
— И что же вы хотите рассказать? — продолжала я подковыривать его, не успев правильно оценить изменившуюся интонацию в его разговоре и адекватно отреагировать на это.
Он посмотрел на меня укоризненно и сказал:
— Я хочу рассказать, как все было на самом деле. Может, это освежит и его память.
Он кивнул на Анохина.
— Он сейчас наврет! — выкрикнул тот. — Он с три короба наплетет, только уши развесь!
— Заткнитесь, Анохин! — сказала я ему. — Вас мы выслушали.
— Я летел на этом самолете как частное лицо, — сказал Менделеев, поглядывая на меня как-то заговорщицки, — к своим друзьям в Красноводск, поскольку нахожусь сейчас в отпуске…
«Один раз уже соврал, — отметила я про себя. — Но извинить его, конечно, можно, не станет же он посвящать нас с Анохиным в какие-то тайные контакты между родственными министерствами на межгосударственном уровне. Ладно, послушаем дальше…»
— На подлете к Красноводску самолет начал резко снижаться, и я пошел в кабину пилотов, чтобы выяснить, что случилось. Интерес, на мой взгляд, вполне понятный для человека с моим катастрофическим опытом.
Каламбур вышел не совсем удачный, он сам это понял, слегка засмущался и принялся объяснять, чем поставил себя в еще более неловкое положение.
— Я имею в виду — для человека с моим опытом участия в катастрофах… То есть в ликвидации последствий различных катастроф.
Он окончательно запутался в двусмысленных оттенках своей фразы и умолк. Я не мешала ему собираться с мыслями. В конце концов, времени у нас достаточно, декомпрессия еще не закончилась…
— Я хотел узнать у пилотов, почему самолет снижается над морем, — сделал Менделеев еще одну попытку. — Но пройти к ним мне не дал этот вот самый фантазер, который прямо на наших глазах наплел столько небылиц… Он набросился на меня в проходе из салона к кабине пилотов, вцепился в горло сзади и принялся душить, хотя, я думаю, явно переоценил свои силы. Признаюсь, я несколько растерялся… Нападение было слишком неожиданным и каким-то бессмысленным, что ли? Ну, что я сделал? Я развернулся, отчего он оказался прижатым к какой-то переборке, которая затрещала…
— Это кости мои затрещали! — встрял Анохин.
— Я же сказала, заткнитесь! — прикрикнула я.
— Он по-прежнему был у меня за спиной, но уже со стороны салона, — продолжал Менделеев, не обратив внимания на выкрик Анохина. — Чтобы задержать меня, он действительно вцепился в рукав моего пиджака. Я сбросил пиджак и накинул его на голову этого идиота. Но тут откуда-то возник тот самый пассажир. Он был очень худой и еще — выражение его лица меня поразило. На лице у него я увидел неожиданную для меня злобу и уверенность в своих действиях. Я не умею точно передать то, что я видел, но мне показалось, что этот человек никогда ни в чем не сомневается, и еще… Наверное, ни во что не верит… Не знаю, откуда я это взял, но это так!
Он замолчал и задумался.
— А во что верите вы? — спросила я его. — Есть что-то, во что вы верите?
Это мой любимый вопрос. Если мне нужно понять, говорит человек правду или врет, я всегда задаю этот вопрос. А сейчас Менделеев сам на него меня вывел. Все зависит от того, как человек отвечает на этот вопрос. Он может говорить много и убежденно вроде бы, но я всегда внимательно смотрю за выражением его глаз. Не может человек говорить искренне о том, что ему скучно, глаза всегда выдают эту скуку. Вера — бессознательна, а вранье — слишком сознательный процесс, и поэтому разницу для опытного психолога заметить совсем не трудно…
Менделеев посмотрел на меня удивленно, словно я задала весьма бестактный вопрос. Я понимала, что он прав и вопрос мой действительно бестактен. Человека нельзя, например, спрашивать, верит ли он в Бога. Это слишком интимная сфера, чтобы вот так вот вторгаться в нее бесцеремонно и даже нагло. Верит ли человек в Бога, это он скажет только самому Богу. Если, конечно, будет в тот момент предельно честен с самим собой.
Но у меня был совершенно другой интерес. Меня, собственно говоря, не занимало, верит во что- нибудь Менделеев или не верит. Мне важна была только его реакция на этот вопрос, поскольку реакция эта очень информативна и дает возможность многое понять о человеке.
— Я верю во многие вещи, — ответил он с раздражением. — Во многие и слишком важные вещи, чтобы сейчас обсуждать с вами это… Но кое-что, пожалуй, вам все же отвечу.
Он пристально посмотрел на меня взглядом, не обещавшим ничего хорошего. — Я, например, верю, — сказал он, — что в недалеком будущем мы с вами, капитан Николаева, будем разговаривать совершенно в другом тоне, хотя скорее всего о тех же самых предметах, которые сейчас в центре нашего внимания. Возможно, тогда и меня заинтересует вопрос, на какие идеалы вы ориентируетесь в своей жизни…
— Фу, генерал, — ответила я ему, — даже если вы и в самом деле генерал… Угрожать женщине, да еще используя свое высокое звание и не менее высокое служебное положение! Это под стать только
