Чикаго передайте Клоду через тайник в районе Уайт-Плейнса.
На другой день Марк связался с Лесли и сообщил ей о решении Центра. Она охотно согласилась это сделать и через неделю успешно осуществила встречу с Гербертом. От него она получила копию законопроекта Трумэна о создании СНБ и об организации при нем Центрального разведывательного управления (ЦРУ).
В положении о ЦРУ, как сообщалось в шифровке в Центр, определялись такие задачи:
— консультировать СНБ по вопросам разведывательной деятельности всех правительственных учреждений;
— представлять СНБ свои соображения по улучшению деятельности разведывательных органов всех правительственных учреждений.
В компетенцию ЦРУ вменялись и такие функции, как:
— подрывная деятельность против правительства суверенных государств;
— поддержка диктаторских режимов;
— компрометация неугодных политических деятелей на основе фальсификации фактов;
— снабжение оружием и финансирование экстремистов;
— политические убийства.
Одновременно с этим в ведение ФБР из военной разведки передавалась охрана производства секретных вооружений — атомных бомб, реактивных самолетов, подводных лодок и т. п.
Основная цель законопроекта по реорганизации спецслужб США заключалась в усилении подрывной деятельности против СССР и проведении более активной работы по разработке советских граждан, постоянно проживающих и временно находящихся в Америке…
Из воспоминаний Морриса и Леонтины Коэн
С Марком — Рудольфом Ивановичем Абелем работать было легко. После нескольких встреч с ним мы сразу почувствовали, как постепенно становимся оперативно грамотнее и опытнее.
«Разведка, — любил повторять Абель, — это высокое искусство… Это талант, творчество, вдохновение…» Именно таким — невероятно богатым духовно человеком, с высокой культурой, знанием шести иностранных языков и был наш милый Мильт — так звали мы его за глаза. Сознательно или бессознательно, но мы полностью доверялись ему и всегда искали в нем опору. Иначе и не могло быть: как человека в высшей степени образованного, интеллигентного, с сильно развитым чувством чести и достоинства, добропорядочности и обязательности, его нельзя было не любить. Он никогда не скрывал своих высоких патриотических чувств и преданности по отношению к России. Кстати, никто даже и не подозревал, что он выходец из России: англичане всегда принимали его за англичанина, немцы — за немца, американцы — за американца, а в Бруклине, где он писал картины маслом, занимался графикой и фотоделом, все его считали бруклинцем.
Абель был великолепно подготовлен как для разведывательной, так и для любой другой работы. К счастью, он обладал удивительной способностью находить себе занятие. Он имел специальность инженера-электрика, был хорошо знаком с химией и ядерной физикой. В Нью-Йорке Марк имел в качестве «прикрытия» фирму, которая процветала на приеме заявок на изобретения. Он неплохо рисовал, и хотя его картины не выставлялись в США, но однажды его автопортрет с подписью «Эмиль Голдфус»[159] висел в Национальной академии художеств, а портрет с коротковолновым радиоприемником на заднем плане был написан его бруклинским приятелем Бертом Сильверманом. Самое интересное состояло в том, что американский художник не имел ни малейшего представления о том, что его сосед был человеком энциклопедических знаний, мастерски владеющим кистью, фотоаппаратом, игрой на фортепьяно, и в то же время был легендарным разведчиком, отменным радистом и шифровальщиком.
И если бы Мильт не совершил невероятнейшую, на наш взгляд, единственную ошибку, позволившую его помощнику Вику знать, где находится его изостудия, то все могло бы обернуться иначе. А с другой стороны, Марка тоже можно понять: выполняя исключительно важную миссию и имея дело не с агентом- американцем, а с советским разведчиком, рекомендованным всезнающим Центром, Рудольф Иванович Абель не допускал и мысли о возможности предательства с его стороны. Не мог он даже предположить, что ему пришлют столь ненадежного, нечестного и морально распущенного человека, каковым оказался Вик — подполковник Хейханен. Известный американский юрист Джеймс Донован — адвокат Абеля в своей книге «Незнакомцы на мосту» охарактеризовал его как самого ленивого, неудачливого и неэффективного шпиона, когда-либо направлявшегося для выполнения ответственнейшего задания за границей. Что ж, ошибки возможны в любом деле: не ошибается только тот, кто ничего не делает…
К весне 1949 года плутониевой начинки для атомной бомбы было накоплено столько, сколько требовалось для изготовления первого заряда. Сделать его Курчатов поручил самому виртуозному экспериментатору-ядерщику Георгию Флерову, а нейтронный запал — Виктору Давиденко. Но «для взрыва ядерного заряда, — как писал заместитель И. В. Курчатова профессор И. Н. Головин,[160] — надо или быстро сдвинуть его подкритические половинки, или обжать симметрично со всех сторон, увеличив плотность в несколько раз. Для плутония годился только второй путь. Увеличение плотности металла в несколько раз, хотя бы на долю микросекунды, — такую задачу до создания атомной бомбы никто не решал. Потребовалось развить новый раздел науки — физику импульсных сверхвысоких давлений, создать технику для надежного вопроизведения импульсных сжатий, измерительную аппаратуру и методику наблюдения за этим процессом…»
Первое испытание отечественной бомбы решено было в отличие от американцев проводить на специально построенной на полигоне пятидесятиметровой башне, а не собирать ее, как в США, на самолете перед сбрасыванием на землю. Перед тем как выехать на полигон и получить санкцию на испытание, в Арзамасе-16 было проведено еще несколько «репетиций», и, только когда их результаты окончательно убедили Курчатова, что все системы работают надежно, что все участники предстоящего взрыва бомбы четко усвоили свои задачи, он доложил об этом председателю правительственной комиссии Л. П. Берии.
Лысый тучный «головастик», внимательно выслушав его, сверкнул стеклами пенсне, затем медленно поднялся из кресла и со словами: «А вы уверены в его успехе?» — направился к сидевшему напротив Курчатову.
— Теоретики и конструкторы, Лаврентий Павлович, сделали свое дело на совесть, — уклончиво начал Игорь Васильевич. — Теперь успех испытания будут обеспечивать экспериментаторы. Именно на них ложится основная ответственность за взрыв…
— Нет, товарищ Курчатов, не это я хотел услышать от вас, — прервал его Берия, усаживаясь за приставку к столу напротив академика. — Вам правительство оказало большое доверие — вы назначены лично ответственным за испытание, а это значит, вам будут подчиняться на полигоне все его участники: и воинские части, и все гражданские лица. Вот и ответьте, будет взрыв ожидаемой мощности или нет?
Курчатов не любил давать каких-либо обещаний, особенно в решении научных вопросов. Несколько секунд он держал на Берии твердый, немигающий взгляд, не зная, как лучше ответить. Тот тоже не сводил с него прищуренных пронзающих глаз, придававших его лицу довольно неприятное выражение.
— По законам случайностей вероятность неполноценного взрыва, конечно, возможна, — твердо ответил Курчатов. — Но эта вероятность, — поспешил он успокоить нахмурившегося председателя правительственной комиссии, — составляет всего пять-шесть процентов. А если учесть, что даже при полноценном взрыве «сгорает» всего лишь несколько процентов плутония, то и этого вполне достаточно, чтобы произвести те чудовищные разрушения, которые дает атомная бомба. Главное, чего мы больше всего боимся, — не произошло бы «хлопка»…
— А это еще что такое? — повысил голос Берия.
— Это когда обжатие плутония в ядерном заряде происходит в явном несоответствии с нашими
