К этому времени у меня уже был накоплен четырехлетний опыт работы в качестве специального агента ФБР. Во время войны я занимался не только расследованиями федеральных преступлений, но также и делами, связанными со шпионской деятельностью нацистских спецслужб.
Как только нацисты были повергнуты, ФБР почувствовало удовлетворение от хорошо проделанной работы. В последующие годы мне не оставалось ничего иного, как окончательно остановиться на этой специфической работе. Но, с другой стороны, проблема противостояния советским секретным службам казалась в то время менее определенной, поэтому я поначалу опасался, что это направление может оказаться нерезультативным, и посему я всячески от него отмежевывался.
Тем не менее я остался в том же секторе и на протяжении последовавших десяти лет работал в нем. В 1947 году я был переведен из Нью-Йорка в центральный аппарат ФБР в Вашингтоне и назначен генеральным инспектором группы, занимавшейся проблемами борьбы с советским шпионажем.
Затем я стал ответственным работником подразделения, которое анализировало зашифрованные послания, циркулировавшие между консульством СССР в Нью-Йорке и центральным аппаратом КГБ. Шифр был разгадан, и мы стали черпать из перехваченных сообщений все необходимые данные.
В книге «Война ФБР — КГБ: история специального агента», изданной в США в 1986 году и написанной мною вместе с Томом Шахтманом, я уже рассказывал об этом периоде моей карьеры, теперь скажу дополнительно несколько слов. В целом моя изначальная точка зрения была абсолютно четкой: советские секретные службы осуществляли свою деятельность практически непрерывно, это была ожесточенная деятельность, нацеленная на жизненные интересы Америки. Находясь на этой работе, я был вынужден вступать в контакты с бывшими американскими коммунистами, такими, как Элизабет Бентли, и с советскими агентами, такими, как «атомный» шпион Клаус Фукс, не говоря уже о Джулиусе и Этель Розенбергах, чья судьба оказалась столь же драматичной, сколь и удручающей.
Редко вспоминают, особенно в произведениях, посвященных периоду «холодной войны», что до второй половины 40-х годов ФБР никогда не концентрировалось на проблеме советской опасности. Во время второй мировой войны оно защищало США от шпионажа и саботажа, осуществлявшихся странами оси Рим — Берлин — Токио, и практически весь потенциал и личный состав ФБР был ориентирован на решение этой задачи. В 1944 году, к примеру, личный состав ФБР насчитывал 7 тысяч агентов, причем более тысячи человек было приписано к бюро в Нью-Йорке, наиболее важному и активному. Из всех этих тысяч только пятьдесят или шестьдесят человек входили в состав подразделения, занимавшегося проблемами советского шпионажа. Все остальные сотрудники были нацелены на розыск авторов «федеральных преступлений» или фашистских агентов. Охота, объявленная за нацистским шпионом Эрихом Гимкелем, которая описана в моей книге, дает некоторое представление о распределении сил.
В 30-е и в начале 40-х годов контрразведывательные акции, направленные против операций советских служб, были для ФБР делом десятым. Изучая материалы бюро, чтобы войти в курс, я был потрясен столь малой активностью ФБР в этой области. Полученные нами от советского перебежчика Виктора Кравченко в 1944 году предупреждения по поводу враждебных действий СССР и двойной игры, которую вел Сталин, стали для меня откровением. В дальнейшем на основании личного многолетнего опыта я убедился, что он был более чем прав. Все средства оказались хороши для нашего «великого союзника» времен отечественной войны и для «храброго дяди Джо» — так американская пресса любила называть Сталина, — чтобы внедряться в правительственные учреждения США и осуществлять разведку в области программы создания атомного оружия. Все, что творили русские разведчики, должно быть отнесено на счет их ловкости, но и в не меньшей степени в целом на счет их секретных служб, действительно очень компетентных. Потому НКВД — КГБ всегда было на голову выше и опережало ФБР.
Советское внедрение в американские правительственные органы началось в 30-е годы, когда резидент московского разведцентра Гайк Овакимян сумел туда проникнуть при помощи функционера компартии Джакоба Голоса. ФБР взяло Овакимяна на крючок в 1941 году, и Министерство юстиции уже было готово выдвинуть обвинение против него, но в дело вмешался госдепартамент, благодаря чему ему было позволено вернуться в Россию. Объяснялось это тем, что на Советский Союз только что напала фашистская Германия и с политической точки зрения было признано «некорректным» выдвигать обвинения против одного из главных советских шпионов в Америке. По возвращении в Москву крупный специалист по США Овакимян возглавил подразделение, специализировавшееся на проведении антиамериканских операций. Читатель настоящего произведения встретится с Овакимяном и другими офицерами НКВД — КГБ, такими, как Василий Зарубин (он же Зубилин), Анатолий Яцков (он же Яковлев), Вильям Фишер (он же Рудольф Абель), другими советскими разведчиками, известными нашему ФБР. Читатель в равной степени узнает и об ученом-физике, работавшем в Лос-Аламосе, человеке, который наконец-то установлен и который поставлял секретную информацию Советам. Его псевдоним был Персей.
Лишь спустя несколько лет, уже после того как Лос-Аламос был нашпигован советской агентурой, я узнал об операциях, которые НКВД проводил в Америке во время войны. В 1948 году я работал вместе с блестящим дешифровальщиком по имени Мередит Гарднер, которого я снабжал необходимыми ему материалами и информацией. Я восхищался той ловкостью, с которой он расшифровывал шифры НКВД, действовавшие с 1944 до весны 1945 года. Расшифровка советских секретных посланий — это мечта любого контрразведчика, поскольку, даже если эти послания относятся к прошлому периоду, их расшифровка имеет огромное практическое значение. Наша работа позволила идентифицировать более двухсот людей, вовлеченных в советские шпионские операции […].
Расшифрованные послания позволили нам выяснить, каким образом Москва осуществляла руководство операциями в Америке, как в Москве решались вопросы методики, вербовки, и отдельные детали, связанные с определением места встречи с агентом и паролей нью-йоркских явок. Все это убеждает нас в том, что советские разведчики не действовали на свой страх и риск; они поддерживали постоянную, порой ежедневную связь со своим руководством на Лубянке. Книга Владимира Чикова, основанная на документальных материалах дела КГБ № 13 676, рисует широкую картину этой деятельности и постоянного согласования между советскими агентами в Нью-Йорке и центральным аппаратом в Москве.
Вместе с тем расшифрованные сообщения, которые приводит полковник Чиков, не совсем соответствуют, как я припоминаю, тем сообщениям, которые мы читали вместе с Гарднером. В рукописи Чикова они сильно отредактированы. Телеграммы из Нью-Йорка, которые мы расшифровывали, были написаны телеграфным языком […]. Версию автора я понимаю так: Чиков решил переписать на свой манер все шифротелеграммы для того, чтобы придать им более литературный вид, или для того, чтобы не было полного сходства с оригиналами, в результате чего нами могли бы быть раскрыты другие шифры. Я тем не менее полагаю, что для большей красноречивости стоило бы сохранить стиль советских посланий: это придало бы книге больше правдивости.
После этого замечания есть смысл вновь вернуться в прошлое и благодаря книге Владимира Чикова побродить по знакомым улицам Нью-Йорка, в котором человек в длиннополом пальто оставляет на стене шпионскую метку мелом или втыкает сигнальную кнопку на скамейке в сквере, а может быть, и случайно услышать вежливое обращение к кому-то с вопросом-паролем: «Не встречались ли мы в прошлом году в Мадриде?» Узнать новые сведения о мэтре советского шпионажа Анатолии Яцкове, которого я знал как вице-консула СССР Яковлева и за которым мне приходилось даже вести наблюдение. Вновь встретиться с Моррисом и Лоной Коэн, которых я никогда лично не знал, но которые, и в этом я абсолютно уверен, осуществляли связь между полковником Рудольфом Абелем и Джулиусом и Этель Розенбергами. Узнать детали о контактах четы Коэнов с «атомным» шпионом, который, как утверждает Владимир Чиков, всегда проживал в Америке, испытывая гордость за свои подвиги в информировании русских о создании атомной бомбы, и который по-прежнему находится в тени, не будучи идентифицирован. Этого загадочного персонажа, стоящего в центре повествования, как я уже говорил, называли Персей […].
То, что кличка этого ценного для советской разведки шпиона позаимствована из греческой мифологии, само по себе небезынтересно. В посланиях КГБ, которые мы расшифровывали, встречалось много псевдонимов, взятых из того же источника. Наиболее важным из них был Гомер. Этот псевдоним присвоен британскому изменнику Дональду Маклину, члену знаменитой «кембриджской пятерки». В своей книге «Моя тайная война» другой член этой шпионской сети, Ким Филби, повествует о попытках ФБР установить Гомера. Я всегда считал, что этот раздел его книги был чем-то вроде намека, адресованного Западу, чтобы дать понять, что он передал КГБ сведения о разгадке их шифра. Следующее кодовое
