Так или иначе, проблема была очевидна. «Паутина» строилась на банальной, линейной экстраполяции. Ты наблюдаешь явление, откладываешь точки на графике и смотришь, куда линия пойдет дальше. Позавчера компьютеры были размером со шкаф, вчера — с чемодан, сегодня — с книжку; стало быть, завтра они будут размером с сережку в ухе, верно? Закон Мура.
Но ведь мы живем в нелинейных системах! В тех, где процесс какое-то время действительно идет гладко, но накапливаются помехи, и однажды — оп! — камешек вызывает лавину. С чего я взял, что следующий теракт в Москве произойдет на юго-востоке? Ну да, прошлые там были. Преобладающий ветер — северо-западный, и все престижное жилье строят на северо-западе, чтобы не нюхать городского говна. А взрывают — подальше от них. На противоположной, пролетарской стороне Москвы.
Но ветер же может измениться. Тает очередной кусок Гренландии, меняет течение Гольфстрим, и летит вся столичная вонь и гарь на Рублевку! Рублевские жены в спешке бегут спасаться на «Автозаводскую», рублевские мужья бросаются их разыскивать, террористы в ужасе застывают — как бы своих заказчиков не подорвать к Аллаху! Чем не футурология? И такая прекрасная, гуманная. Нелинейная.
Смену ветра нужно начинать с себя. И я берусь за дело без проволочек, практикуя свой вариант взлома «Матрицы»: перед едой ем красные таблетки, после еды синие. Потом сажусь к компу и думаю о светлом будущем, которое нужно отразить в новом албане.
Постепенно таблетки начинают действовать: на соседней крыше появляются какие-то стремные чуваки. С ними девица на высоких каблуках-шпильках. Она ходит по крыше с огромной метлой и улыбается мне. Кажется, сейчас полетит. Остальные чуваки сидят вокруг большого баллона и слушают группу «Пикник». У них что-то горит. Кажется, они сейчас тоже полетят. У меня очень творческое настроение.
Звонит Ксюша, я рассказываю ей о своих видениях. Она говорит, что я неправильно ем таблетки! Между красной и синей надо было съесть еще серебристую. То-то я думаю, чего меня так плющит, словно я «Эхонет»! Ладно, пойду искать серебристую. А хорошо звучит — «серебристая таблетка». Уже в самом описании — такой неземной привкус высоких технологий, что доктор Морфеус отдыхает.
Формально все это должно вылечить меня от какой-то болезни. Но мы же понимаем — болезнь сама пройдет через пару недель, ее просто выдумал мой творческий мозг для того, чтобы не искать новую работу, а сидеть дома и писать албаны под благотворным воздействием разноцветных таблеток.
Еще мне помогает кот Пушкин. Он сидит на балконе и управляет движением транспорта на улице с помощью движений ушами. Если Пушкин отвлекается, на улице происходит ДТП. Но он отвлекается очень редко. Это очень экологичная технология будущего, которая должна заменить коррумпированных гаишников.
Стало быть, при правильной работе над собой не нужно выходить ни из дома, ни в Интернет, чтобы видеть светлое будущее! Я уже вывел в своем албане тех героев, прообразами которых стали фея-жена и кот-телепат. Теперь я работаю над самым загадочным персонажем. Он висит на окне в кухне. И хотя сейчас до него рукой подать, мой путь к нему был долгим и тернистым.
Началось все в 1996 году, когда мое трехстишие об орхидеях оказалось единственным текстом на русском языке, который вошел в первую международную антологию Haiku World. Составитель, серьезный дядька Уильям Хиггинсон, позвонил мне домой и долго выспрашивал, неужели в России растут орхидеи. До этого я ему написал, что хайку написано в Питтсбурге. А он решил — «в Петербурге». Вот и удивился. А я еще тогда подумал — а почему, собственно, не в Петербурге?
Прошло шесть лет, прежде чем у меня руки дошли. Но дошли: уже три недели у меня на окне цветет орхидея «фаленопсис», которую я подарил себе в прошлом году на тридцатилетие. Распускалась по одному цветку каждые три дня. Теперь на ветке сидит шесть огромных разноцветных бабочек.
У меня нет ни одного знакомого, у кого бы дома цвели орхидеи. Вот как просто быть крутым и оригинальным чуваком! Когда я пью пиво в «Цинике» и рассказываю про свою цветущую орхидею каким-нибудь студенткам, они сразу возбуждаются и кричат: «Поехали к вам, вы нам ее покажете!» Я в ответ говорю: «А это еще зачем — показывать?» Студентки сразу краснеют и переводят разговоры на музыку и вирусологию.
Но и после этого орхидея не сразу попадает мой новый албан. Сначала мы встречаемся с большим знатоком компьютерных игр Майком «Завхозом» Федоровым. И обсуждаем нашу любимую тему: почему все игрушки такие дебильные. Сплошь одни стрелялки-догонялки. Я в этих дискуссиях обычно несу всякий бред, а Майк, как опытный человек, меня осаживает. Вот и в этот раз я спрашиваю его, существуют ли игры, в которых главным персонажем был бы… цветок.
— А что ты с цветком сделаешь-то? — замечает Майк. — Никакой динамики.
— Ну да! — возражаю я. — У цветов есть тепловое зрение, есть отличная система коммуникации через запахи — один перец зацвел, другие чуваки тоже подключаются за компанию. И кстати, они даже летучих мышей дурят, изображая запах мышиных телок.
— Вот ты напиши это все как сценарий, — предлагает Майк. — А там поглядим, можно ли такую игрушку сделать.
Я обещаю написать. Но чем больше над этим думаю, тем больше понимаю: нет, для игры это слишком шизово. Ну как на пальцах объяснить геймеру, что цветок может летать, потому что полет — это всего лишь последовательность распускающихся бутонов при движении по P2P-сетке из генетических близнецов одного растения?
С другой стороны, у меня есть новый албан, по странному стечению образов начавшийся словами «И прямо в цветы лицом». А на окне в кухне распускается ветка орхидеи, будто склеенная последовательность фотографий одного и того же цветка в полете… Доктор, откуда у вас такие таблетки?
В Питере есть странный фантомный остров — Петровский. Много всяких сооружений, но люди там почти не живут. Самое призрачное заведение стоит у последнего деревянного моста, ведущего с Крестовского острова. Это «Дом ветеранов сцены», старое желтое здание с колоннами. Там даже погреб есть, и тоже с колоннами! А если войти во двор под надписью «Посторонним вход воспрещен», откроется удивительная картина.
Никаких ветеранов сцены там нет. Зато есть небольшой парк, и каждое дерево там подписано именем ветерана сцены. Я так понимаю, в этом странном заведении люди превращаются в деревья.
Нечто подобное могло произойти и со мной в процессе работы над албаном. От полного перехода в ботаническую форму существования меня спасло появление сестры-тинейджера Арины. Той самой, которая украшала дисками Mail.Ru люстру в своей комнате в родительском доме. Вообще-то раньше это была моя комната. Там и кровать стояла иначе — у окна, чтобы читать было удобнее. Сестра передвинула кровать в дальний темный угол. Ну понятно, нафига молодым женщинам такое извращение, как чтение?
На момент ее приезда я еще не осознавал, от чего меня спасают. Просто мой фантастический албан слишком улетел в будущее и застопорился. С появлением сестры мне пришло в голову, что неплохо бы испробовать еще один способ стимуляции вдохновения. Совершенно противоположный предыдущему. То есть путешествия.
Теперь-то я знаю, почему писатели так любят путешествия. Вдохновение? Ну да, щас! Ремарк давно заметил, что для вдохновения вполне достаточно впечатлений детства. А Эмили Дикинсон вообще из своего садика не вылезала всю жизнь. Нет, писатели любят ездить, потому что нутром чуют — это лечит от мокрецовой болезни! Ну или по крайней мере возвращает к простым ее формам, типа путевых заметок. Все писатели втайне любят путевые заметки больше всех других жанров. Почитайте, как стонет Чехов в тех своих письмах с Капри — ах, что-то не идет у меня очередная пиеса, даже название не могу придумать, знаю только, что должно быть много умных разговоров и в конце опять самоубийство.
Зато как он оттягивается, когда можно без зауми написать в жанре гостевой книги: «Проезжая мимо станции, с меня слетела шляпа»! С какими деталями он описывает костюмы случайных персонажей! Скажете, это просто известный писательский прием? Да ну, бросьте. Это только современные макулатурщики используют такие трюки обдуманно. Классики же вроде Чехова таким образом просто признаются — вот оно, самое интересное.
Есть радости неповторимых встреч,
где о себе — лишь имя, дальше тайна.
И не спешит попутчик твой случайный
узнать, что от него хотят сберечь.
Пешком ли, на стучащем колесе —
вдруг станет посторонний ближе всех.
Найти, вернуть! Но в памяти, в тумане —
лишь имя. И улыбка. Грустный смех.
Печаль неповторимых расставаний.
Сначала, как бы в качестве теста, я везу сестру показывать загадочную татарскую деревню Москву.
Москва встречает нас атмосферным явлением, которое Паркер охарактеризовал как «Дым отечества начинает заябывать». Я же, как футурологически- подкованный Большой Брат, рассказываю сестре, что в столице вот-вот начнутся очередные «августовские события». Потому что дым — это вовсе никакой не дым, а специальные психотропные нанозиты, вызывающие панику. Опыты такого рода проводятся в Москве ежегодно в августе. Наиболее сильными были 1991-й (путч), 1998-й (кризис) и 2001-й — тогда облако нанозитов сдуло в сторону США, как раз к 11 сентября долетело.
Затем мы встречаемся с разного рода психами и социопатами, которые тоже несут пургу в московском дыму. Финального пика этот бред достигает в гостях у Никиты Максимова.
Никита озабочен вопросом, с чего это в России начинается бум переводных поп-научных журналов. До сих пор на этом рынке цвели только «Компьютерра» и «Парадокс». Они были еще приличны, поскольку оба лишь наполовину переводные. Зато теперь нам обещают русские версии Popular Mechanics, Popular Science и New Scientist. Эти журналы будут полностью переводным отстоем с рекламой мужских кружевных трусов и мужских же духов. Потому что делать их будут какие-то левые пи*арщики, а вовсе не рюхливые чуваки вроде нас с Никитой.
Будучи Большим Братом, я тут же объясняю Никите, что этот бум журнальный — та же фигня, что и недавно схлынувший интернет-бум. И закроется это все так же быстро. Но Никита не теряется и рассказывает мне в ответ, как выглядит мир с точки зрения муравья и вообще какая из всего этого получается система непересекающихся Матриц — у людей свой внутренний виртуальный мир без муравьев, а у муравьев свой мир без людей. А у каких-то тварей вообще такая Матрица, что они и людей, и муравьев за козлов держат.
Продолжая попивать «бехеровку», мы обсуждаем столкновение меметической эволюции с генетической, топологические ограничения глобализации, «информационный периодизм» и неизбежное превращение Земли в единый процессор. Мы прикидываем, куда от этого можно удрать. Я ставлю на искусственные континенты, Никита — на космические ковчеги.
Сестра-тинейджер реагирует на моих знакомых вполне адекватно, то есть после каждого такого разговора сообщает, что они «все какие-то идиоты». Мой
