ему рассказать все, что произошло. Он потребовал, чтобы я передала трубку кому-нибудь из детей Траубе. Нужно было поговорить с родственниками потерпевшего, если сам потерпевший это сделать не в состоянии.
Варвара взяла у меня телефон, но Федор Аполлинарьевич крикнул, чтобы трубку передали ему.
— Алло! Это Траубе говорит! Я заслуженный художник РСФСР!.. Да, взрыв! Да! И лауреат Государственных премий! Да! Двух! Господин майор, я требую немедленного вашего приезда, потому что произошло нечто, напрямую затрагивающее интересы государства Российского! Вы не из КГБ, то бишь из ФСБ? Нет? Жаль! Все равно приезжайте обязательно! Вы должны успеть!
Сказав это, Федор Аполлинарьевич снова охнул, выронил мою трубку на землю и снова схватился за сердце.
— Рано, Федя, умирать, — объяснил он сам себе, — пока рано. Пусть пока приедет майор.
Я переглянулась с Маринкой. Маринка пожала плечами и закатила глазки. Эта мимика расшифровывалась просто: у старикана съехала крыша, и это надолго.
Сергей Иванович выглядел совсем потерянным и растерявшимся.
Ромка, казалось, навсегда забыл закрыть рот и только вращал головой в разные стороны.
Виктор был невозмутим, как всегда.
Петр с Варварой тоже были не ахти какие взволнованные.
Толстый дядя, оказавшийся Аркадием — младшеньким из клана Траубе, — единственный проявлял какую-то растерянность.
— Что же это такое? — бормотал он, периодически причмокивая губами и вытирая их тыльной стороной ладони. — Как это все?
Петр, покосившись на папу и заметив, что тот на него не смотрит, откровенно махнул рукой:
— Все будет нормально. Я-то уж знаю.
— Что ты знаешь, что ты знаешь, недоумок?! — взревел Федор Аполлинарьевич и, кряхтя, начал подниматься, опираясь на руку Варвары.
— Господи! Всю жизнь, всю жизнь среди дураков! — приговаривал он. — Принесите мне кресло!.. За что? За что? Одни дураки…
Петр, поманив Ромку пальцем, пошел с ним к дому.
Встав, Федор Аполлинарьевич с презрением посмотрел на своего толстого сына Аркадия и с безнадежностью произнес:
— Наверное, за талант, вот за что! И на моем потомстве природа-мать отдохнула. Мать ее…
Покряхтев, Федор Аполлинарьевич развил свою предыдущую мысль:
— Да что талант! Это же у гениев дети кретины! Эх-хе-хе-хе, за все надо платить.
Мы с Маринкой снова переглянулись. Старикан явно не знал меры в самовосхвалении. Мне вдруг стало очень жаль Варвару. Прожить жизнь рядом с таким «гением»! Да тут точно кретином станешь! Понятно, почему она до сих пор замуж не вышла!
Вернувшиеся Петр и Ромка принесли кресло-качалку. В кресло погрузили продолжавшего ругаться Траубе и понесли его в дом.
Толстый Аркадий, не зная, что нам сказать, попереминался с ноги на ногу, и не знаю, на что бы он решился вообще, если бы не Маринка.
Она подошла к этому педиатру, как нам рассказывал Сергей Иванович, долгим взглядом посмотрела ему в глаза. Дождавшись, когда Аркадий растерялся окончательно, Маринка, медленно произнося каждое слово, спросила:
— Мужчина, у вас в доме вода есть?
Аркадий кивнул, подумал и сказал:
— Да.
— А почему мы тогда стоим здесь? — спросила Маринка.
Аркадий подумал и пожал плечами.
— Тогда ведите нас к воде! — приказала Маринка и быстро уточнила: — К крану, я имею в виду, а не к Волге.
— Я понял, — почти шепотом ответил Аркадий, покраснел и, показывая руками дорогу, словно мы не видели, где находится дом, повел нас к нему.
Дома было почти тихо. Почти, это если не считать доносившихся откуда-то из дальних комнат криков Федора Аполлинарьевича.
Дом начинался небольшой прихожей, расписанной в стиле палехских шкатулок. Все вокруг блестело, и в глазах рябило от изобилия красных и желтых тонов.
Нас провели в первую комнату, расписанную уже под хохлому. Пестрота доставала и здесь. Но настенную роспись здесь уже прикрывали картины, довольно-таки тесно развешенные практически везде.
Пока мы с Маринкой, Виктором и Сергеем Ивановичем приводили себя в порядок в ванной, разумеется по очереди, к нам вышел Петр.
— Вы живы, что ли? — хмуро спросил он у меня. — А то там врачи приехали. Перевязать нужно какое-нибудь место или нет?
Я отрицательно покачала головой и закурила. Я не спрашивала ни у кого разрешения закурить, потому что Петр вошел с сигаретой и вокруг на столах я насчитала как минимум четыре пепельницы, забитые окурками. Похоже, в этой семье курили все. А вот убирать окурки было некому.
— Ментов ждете? — задал еще один очевидный вопрос Петр, обращаясь на этот раз конкретно ко мне, и я снова кивнула.
— Меня интересует, что вы напишете в своей газете про это происшествие, — сказал он.
— А кто подложил взрывное устройство в ваш сад, вас не интересует? — спросила у него Маринка.
— Нет, — отрезал Петр, — взрыв был несильный. Могли и соседские мальчишки пошутить. Папаша наш — сосед недобрый. Да вы это уже и сами поняли.
Мы промолчали. Тогда вперед вылез Сергей Иванович.
— Как здоровье Федора Аполлинарьевича? — спросил он у Петра.
— Ногу он сломал, это точно, — проговорил Петр совершенно без эмоций. — Варька еще заставила его линзы снять. Так он теперь слепой, как хорек, поэтому и орать будет больше обыкновенного.
— А вы как-то спокойно к этому относитесь, — заметила я.
— Мне сорок три года, — сказал Петр. — Все это время практически без перерыва я слышу, как папаша на кого-нибудь орет. Иногда бывает, что он орет сам на себя. Иногда на Левитана, как будто тот может его услышать. Иногда на Монэ. Тот тоже не отзывается, папашу это задевает, и тогда достается всем… Меня теперь трудно чем-либо удивить.
— Злой вы, — заметила Маринка, — как с вами жена только живет?
— Тихо-тихо, — сказал Петр. — Я нарочно выбирал такую, чтобы ее было как можно меньше слышно.
— Она у вас глухонемая? — догадалась я.
— Нет, просто воспитанная, — ответил Петр. — Так я хотел бы вас попросить вообще ничего не писать в газете. Нам реклама не нужна.
— Мы приехали ради репортажа, — напомнила я ему. — Федор Аполлинарьевич нас сам пригласил.
— Ситуация изменилась. — Петр бросил докуренную сигарету в пепельницу и тут же закурил следующую, вынув ее из кармана. — Папаша хотел поговорить с вами о живописи, но сейчас его можно назвать недееспособным. Он ранен, ничего практически не видит. Следовательно, репортаж отменяется. Надеюсь, что после того, как вы поговорите с ментами, вы уедете.
— Мы в любом случае поговорим с вашим отцом, — резко сказала Маринка, — и если он скажет нам уезжать, то мы и уедем.
— Вам мало того, что сказал я? — с угрозой спросил Петр.
Виктор, находившийся тут же и делавший вид, что внимательно изучает картины на стенах, при этих словах подошел ближе.
