— И чем вам так приглянулась эта Самойлова? — с легким недоумением спросил Александр Михайлович. — Между прочим, совершенно вздорная баба! — Он испуганно посмотрел на адвоката и с тревогой сказал: — Простите, что я так выражаюсь — надеюсь, это не ваша родственница?
— Бог хранил от таких родственников, — холодно сказал Григорович. — Просто меня интересуют некоторые обстоятельства.
— Что ж, это вполне уважительная причина, — кивнул врач.
— Так мы можем взглянуть на Самойлову? — нетерпеливо спросила я. — Как она вообще себя чувствует?
— А что ей сделается? — благодушно сказал Александр Михайлович. — Как говорится, состояние соответствует тяжести полученной травмы.
— Но хуже ей не стало? — забеспокоилась я.
— Ну что вы! Просто прошло еще слишком мало времени, чтобы говорить о результатах лечения. Единственное, что можно утверждать определенно, — непосредственная опасность позади. Теперь все зависит от самой пациентки, от ее воли к выздоровлению. Но у этой женщины, скажу вам по секрету, воля просто стальная. Видели бы вы, как она гоняет медперсонал! К ней уже боятся заходить в палату.
— Ну, мы все равно попробуем! — сказала я. — Можем даже сделать это без вас.
— А я все-таки составлю вам компанию, — заявил Александр Михайлович. — Кто знает, когда вы еще здесь появитесь! — При этих словах он слишком выразительно посмотрел на меня, но я сделала вид, что не замечаю этого взгляда.
Кажется, Александр Михайлович относился к тому типу мужчин, которые наиболее уверенно чувствуют себя в пределах своей епархии, но на большее не дерзают. Такие мужчины меня никогда особенно не увлекали.
Впрочем, запретить ему сопровождать нас я не могла, и в палату Самойловой мы заявились втроем.
Больная находилась в той же позиции, что и неделю назад, — закованная в гипс и растянутая противовесами, она беспомощно лежала на спине и негодующе смотрела в потолок. Правда, кое-какие изменения имелись: исчезли повязки на лице, и теперь Татьяна Михайловна могла созерцать мир обоими глазами.
Лежать ей, наверное, было уже невмоготу. Когда мы вошли в палату, она живо повернула голову в нашу сторону и даже попыталась приподняться, опираясь на здоровую руку. Мне показалось, что меня Татьяна Михайловна не узнала.
Мы приблизились к ее кровати и поздоровались. Самойлова только скользнула по нашим физиономиям подозрительным взглядом и тут же сосредоточила все свое внимание на персоне Александра Михайловича. С места в карьер она принялась причитать о мучащих ее болях и заискивающе просила о каких-то дополнительных уколах. Врач слушал ее с отсутствующей улыбкой и машинально кивал.
Я посмотрела на Григоровича. Адвокат разглядывал женщину с недоуменной и немного брезгливой миной на лице. Похоже, он видел ее впервые.
Выглядела Татьяна Михайловна все-таки неважно. Вся левая половина лица была покрыта засохшими кровяными корками и пятнами зеленки. Под глазом темнел жуткий синяк, размерами и формой напоминавший диковинное фиолетовое яблоко. Сам глаз был красного цвета из-за лопнувших сосудов. Волосы на голове слиплись в грязные жидкие сосульки. Болезнь никого не красит, но Татьяна Михайловна выглядела так, что и врагу не пожелаешь.
Александр Михайлович терпеливо выслушал жалобы и кротко заявил:
— Мы все учтем, Татьяна Михайловна, не сомневайтесь! И уколы назначим какие нужно. Главное, терпение! Я ведь предупреждал, что терпением вам придется запастись!
— Да уж нет его, терпения! — капризно сказала больная.
— Значит, нужно изыскать резервы! — строго произнес доктор, добавив затем: — А тут к вам посетители, Татьяна Михайловна, узнаете?
Глаза Самойловой заметались, а потом сосредоточились на мне и Григоровиче. Казалось ли мне или так было на самом деле, но взгляд этой женщины был настолько неприятен, что я с трудом его выдерживала.
— Кого я узнаю? — недружелюбно сказала Татьяна Михайловна. — Никого вроде не узнаю… А, да это, похоже, опять та дамочка, которая моими вещичками интересовалась! И чего теперь нужно?
Я решила оставить без внимания странноватую интерпретацию событий и перешла сразу к делу.
— Татьяна Михайловна, простите, что вас беспокоим, — сказала я. — Но мы только на одну минуточку. И только один вопрос. Вот Арнольд Львович интересуется, кто вам дал его адрес.
Самойлова будто поперхнулась, и ее маленькие глазки чуть не выскочили из орбит. Левый глаз, красный как свекла, выглядел просто жутко.
— Какой такой адрес? — сварливо сказала она. — Ничего не знаю!
— Э-э, уважаемая… — протянул Григорович. — Пожалуй, стоит уточнить вопрос. Ольга Юрьевна утверждает, что видела у вас в сумочке бумажку с адресом: улица Леонова, семьдесят семь, двадцать четыре. Это мой адрес, адвоката Григоровича. Откуда он у вас?
— А-а, так она все-таки шмонала мою сумочку! — торжествующе завопила Самойлова. — Я сразу это поняла! Прикидывалась тут невинной овечкой!
— Вы не кричите! — строго заметил Александр Михайлович, который решил прийти мне на выручку. — Вам вредно кричать. И вообще, вам же вернули сумочку в целости и сохранности.
— Это еще надо доказать! — упрямо заявила Самойлова, но вдруг затихла и уже совсем другим тоном произнесла: — Только тут какая-то ошибка — не было у меня вашего адреса! Перепутала дамочка…
Она замолчала и, поджав губы, настороженно посмотрела в мою сторону. Если до сих пор мои вопросы носили несколько умозрительный и отчасти надуманный характер, то теперь у них появился совершенно реальный и весьма ощутимый подтекст. Татьяна Михайловна что-то от нас скрывала, и мне очень хотелось бы знать, что именно.
В самом деле, бумажку с адресом я видела своими глазами, вместе с сумочкой возвращала ее владелице — не Кружков же ее подкинул! На месте Татьяны Михайловны я не стала бы отрицать очевидное, разве что в том случае, если бы адрес действительно подбросили, но кому и зачем это было нужно?
Между тем Григорович нерешительно посмотрел на меня, явно сбитый с толку уверенным тоном Татьяны Михайловны. Она же сама вдруг состроила плаксивую мину и, обращаясь к своему доктору, пожаловалась, что плохо себя чувствует. Это был недвусмысленный намек на то, что нам пора закругляться. Однако я рассчитывала на снисходительность Александра Михайловича и потому рискнула продолжить.
— Как же так, Татьяна Михайловна! — с упреком сказала я. — Эту записку я сама видела. Не хотите же вы сказать, что я могла все это выдумать? Ради чего?
— А я откуда знаю, ради чего ты вокруг меня крутишься? — нелюбезно буркнула Самойлова. — Может, ты виды какие имеешь — откуда я знаю? А записку ты выдумала. Не было ее. Можешь хоть сейчас проверить. Вон она, сумочка, в тумбочке лежит. Пошарься, если хочешь. Тебе не привыкать!
И этот выпад я решила пропустить мимо ушей. Меня больше поразило неожиданное равнодушие хозяйки к своему имуществу, над которым она совсем недавно буквально тряслась. Это могло означать только одно: все дело было именно в той записке, которой сейчас наверняка в сумочке не было! Не стоило даже и проверять.
Однако Арнольд Львович не захотел упустить предоставившуюся возможность. Он быстро шагнул к тумбочке, пробормотав извиняющимся тоном:
— Если позволите, я взгляну!..
— Смотри-смотри! — проворчала Самойлова, торжествующе уставившись в потолок. — Много всех тут, халявщиков!
Коренастый Григорович дернул от досады щекой, но смолчал. Заглянув в тумбочку, он достал сумку, открыл ее и осмотрел содержимое. Затем застегнул замок и аккуратно положил сумку на место.
— Прошу прощения! — произнес он, оборачиваясь. — В самом деле, никакой записки нет. Но вы уверены, что ее и раньше не было?
— Покою мне нет! — жалобно проговорила Самойлова, и ее глаза налились слезами. — Мало того, что косточки все переломаны, так тут еще садисты измываются! В какой другой больнице такое позволяется?
