переписки»; в печати по поводу статьи Чулкова Блок не выступил.
1065
Возражения С. М. Соловьева в «Вопросах жизни». 1905.
1066
О возражении С. Н. Булгакова см. примечание к V письму (коммент. 1062). Своеобразная оценка Блоком статьи С. Н. Булгакова — «что-то совсем, совсем не о том…» — объясняется романтическим высокомерием, которое было свойственно поэтам той эпохи. На самом деле, несмотря на отсутствие в этой статье символизма, в ней все-таки ставится и отчасти разрешается существенный вопрос об аскетизме и трагедии с христианской точки зрения. Блок понимал только один язык — язык символизма. А если он иногда высказывал суждения о произведениях, написанных на ином «языке», это его понимание всегда надо принимать весьма условно. Автор статьи «Поэзия Владимира Соловьева» в настоящее время не согласен с тогдашними своими заявлениями. А тогда он писал: «Соловьев последователен, когда говорит с обычной для него определенностью:
Здесь необходимо отметить, что взгляд Соловьева на жизнь как на „сказку“ коренным образом отличается от того понимания мира, которое хотя и характеризуется чувством трагического надлома этой жизни, однако вовсе не исключает святости жизненной основы. Для такого миросозерцания жизнь раскрывается в своей глубине не только как процесс трагического освобождения, сопряженного с мировым и индивидуальным страданием, но и как процесс непрерывного тайнодействия, непрерывного счастливого общения с истинно-реальною первоосновою. Если Соловьев- философ не отвергает всего мира, то Соловьев-поэт не может скрыть своего презрения к этому миру, к этой жизни, с которою так тягостно считаться. Для нас драгоценна эта откровенность поэта. Она дает нам возможность заметить то, что ускользает от нас в его метафизических построениях. Я говорю о непримиримости психологии исторического христианства с любовью к жизни». И далее: «Поэзия смерти празднует свою черную победу в стихах Соловьева. Мы не хотим отрицать, что в трагическом миросозерцании монаха-поэта есть истинное величие. Мы желали только отметить, что душевное настроение, которое преобладало у Соловьева, несовместимо с любовью и творчеством здесь, на земле. Между спящей ледяной вершиной и цветущей долиной разверзается пропасть. Перебросить через эту пропасть мост не умел Соловьев, как не сумело это сделать все историческое христианство. Всю свою жизнь, во всех философских и богословских трудах, Соловьев стремился именно к совмещению мира и Христа, к примирению религии Христа с религией Земли, — и если ему удавалось иногда внешним образом примирить эти начала, в минуты поэтического творчества он не мог быть неоткровенным, и тотчас же наступал разлад, и хаос праздновал свою страшную победу». «Вопросы жизни». 1905. V. Стр. 111–113. Эта статья вошла в брошюру «О мистическом анархизме» с заглавием «О софианстве» и впоследствии напечатана в собр. соч. Георгия Чулкова, изд. «Шиповник», V т., стр. 111–117. Цитированные места и дали повод Блоку написать: «Я хотел спорить с Вами о тех пунктах Вашей статьи, где говорится о трагическом разладе, аскетическом мировоззрении и черной победе смерти…»
1067
О странном смехе Соловьева см. статью Блока «Рыцарь-монах»[Статья А. Блока «Рыцарь-монах» — обработка выступления поэта 14 декабря 1910 г. на вечере в Тенишевском училище, посвященном 10-й годовщине со дня смерти Вл. Соловьева.
О смехе Соловьева есть и в воспоминаниях В. Н. Княжнина: «A. A. Блок». СПб., 1922. Стр. 45.
1068
Возможно, такие «формулировки» высказываний В. В. Розанова сложились у Блока под впечатлением следующих работ философа: «На границах поэзии и философии. Стихотворения Владимира Соловьева» (1900); «Памяти Вл. Соловьева» (1900); «Размолвка между Достоевским и Соловьевым» (1902); «Христианство пассивно или активно?» (1897), в которых Розанов полемизировал со статьей Вл. Соловьева «Судьба Пушкина» (1897), считая, что тот осудил Пушкина за «активность»; не согласился с трактовкой философом плотской любви как «низменного инстинкта» (эти мысли он в дальнейшем развил в исследовании «Люди лунного света» (1909).
1069
1070
О встрече с Соловьевым в этой же статье Блок пишет: «Одно воспоминание для меня неизгладимо. Лет 12 назад в бесцветный петербургский день я провожал гроб умершей. Передо мною шел большого роста худой человек в старенькой шубе с непокрытой головой. Перепархивал редкий снег, но все было одноцветно и белесовато, как бывает только в Петербурге, а снег можно было видеть только на фоне идущей впереди фигуры; на буром воротнике шубы лежали длинные серо-стальные пряди волос. Фигура казалась силуэтом, до того она была жутко непохожа на окружающее. Рядом со мною генерал сказал соседке: „Знаете, кто эта дубина? Владимир Соловьев“. Действительно, шествие этого человека казалось диким среди кучки обыкновенных людей, трусивших за колесницей…». Стр. 96. Ср. также статью Блока «Владимир Соловьев и наши дни». «Записки мечтателей». 1921,2–3.
