пришельцами. В укрупненных масштабах повторяется земная история: истребление неповторимых местных культур, сопротивление чужеземцам, восстания, войны. Исходное допущение колониальной экспансии в космосе — все та же “мифология” начального цикла “галактической истории” человечества. А дальше писательница находит решения, позволяющие избегать нежелательных последствий экспансии. Образуется Лига Миров, достаточно мощная и гибкая организация, чтобы удерживать на мирах “Ойкумены” (около сотни заселенных планет) сбалансированное природное равновесие, сглаживать всякого рода противоречия по возможности мирными средствами.
Лига Миров с резиденцией на планете Хейн, своего рода усовершенствованная ООН, требует соблюдения установленных правил, которые можно свести к формуле: “Живи сам и не мешай жить другим”. Аборигенов, склонных к техническому прогрессу, приобщают к достижениям науки и техники, подключают к межгалактическим связям. Цивилизации же, настолько слитые с природой, что техника была бы для них пагубной, предоставляют самим себе, согласно Закону о невмешательстве.
В каждом произведении Хейнского цикла возникают трагические коллизии, которые в итоге благоприятно разрешаются, иногда и без воздействия Лиги, открывая отрадные перспективы сотрудничества, взаимообогащения местных и пришлых культур.
Рассказ “Ожерелье”, стилизованный под старинную легенду, расцвеченный красками галактической “мифологии” в обновленном Урсулой Не Гуин варианте, — не что иное, как поэтический пролог к роману “Мир Роканнона”. Легенда о златоволосой Семли, жене властителя Дурхала, захотевшей во что бы то ни стало вернуть сокровище своих предков, предваряется фактической справкой о трех цивилизациях разумных гуманоидов на открытой Роканноном планете в системе Фомальгаут-II. Из них наиболее развитые — “подвид гдема”. Они-то и переносят златоволосую Семли в Галактический музей Роканнона, где ей отдают сокровища предков. Семли — представительница кланового, аристократическою общества лиу с “героико-феодальной” культурой. Соответственно и рассказ “Ожерелье” имитирует средневековый фольклор, напоминает отчасти скандинавскую сагу.
Намеченная в прологе расстановка сил приводится в действие в драматическом сюжете упомянутого романа. Земляне поначалу входят в контакт с оседлыми и кочевыми сообществами “подвида фииа”, по номенклатуре Лиги — “атехнологического”, с “минимальными проявлениями культурного развития, в действительности же вовсе не примитивными. После многих перипетий (раскол среди колонистов, порабощение “туземцев” мятежниками, уничтожение корабля с эмиссаром Лиги, подавление мятежа при содействии “земляных людей” и т. д.) удается вернуть племена фииа к естественному их состоянию и перевести планету Мир Роканнона на путь прогрессивной эволюции.
Если в первом романе цикла Урсула Ле Гуин еще отдает дань приемам “космической оперы”, подчас жертвуя психологической глубиной за счет динамики действия, то второй роман, “Планета изгнания”, отмечен печатью зрелого мастерства. Ни одна подробность не кажется лишней. Из посылок вытекают причины, из причин — следствия, и все это, звено за звеном, образует нерасторжимую цепь взаимообусловленных факторов. Поражает пластичность видения, рельефность образов, точнейшая топография, словно автор сам побывал на третьей планете звезды Эльтанин (Гамма Дракона), занимался картографической съемкой, исследовал необычную экологию, изучал как этнограф общинно-родовой быт, ритуалы, обычаи племени Аскатевара с его престарелым вождем Больдом. Словно автор сам посетил Космопор, столицу некогда процветавшей колонии, а теперь малолюдный город, давно потерявший связь с Лигой, обреченный на полное вымирание, ибо эта планета “с неосмысленным упорством эволюционного процесса отторгала чужеродный привой”.
С одной стороны — аборигены, полностью зависящие от природы, для которых не существовало “ни времени, ни пространства в их непрерывной протяженности”: “время было фонарем, освещающим путь на шаг вперед или на шаг назад, а пространство — “пределом” — сердцем всех известных земель, где пребывает клан, племя”. С другой стороны — “дальнерожденные”, представители высокой цивилизации, дошедшие до последнего рубежа, способные только сохранять, а не приумножать знания: “Простота теперь ценилась больше сложности, покой больше борьбы, стоицизм — больше успеха”.
Нашествие орд кочевников сближает крайности. Дальновидность Агата, неофициального главы Совета Космопора, и расчетливость Умаксумана, сменившего старого вождя, делают возможной совместную борьбу и победу над варварами. Разрушению предрассудков способствует брачный союз Агата с умной, отважной Ролери, младшей дочерью Вольда. И тут есть своя диалектическая логика: “Казалось, именно эта чуждость, пропастью лежавшая между ними, и толкнула их друг к другу, а соединив, дала свободу”. Открывается путь не просто к сближению, а к взаимопроникновению культур, разделенных тысячелетиями на шкале исторического развития.
Писательница исходит из мысли, четко сформулированной ее матерью Теодорой Кребер в книге “Ищи в двух мирах”: “Он был как бы живым доказательством основного тезиса антропологов, что современные люди — представители вида Homo sapiens, — будь то американские индейцы или греки времен Фидия, не имеют существенных биологических отличий и обладают неограниченными возможностями в приспособлении к меняющимся условиям жизни, в познании и усвоении новых видов деятельности, в способности к абстрактному мышлению”.
Такова Ролери в “Планете изгнания” и таков Селвер в многозначительной повести (которую можно считать и романом) “Слово для “леса” и “мира” одно”. События на планете Атши, поросшей непроходимыми джунглями, прямо соотносятся с “грязной войной” во Вьетнаме, и писательница не пытается этого скрыть: “Уничтожить с помощью бомб систему партизанского типа невозможно, — говорит полковник Динг Донг, — это было доказано еще в двадцатом веке, когда тот полуостров, откуда я родом, более тридцати лет отражал притязания колониальных держав”. Прозрачные аллюзии, уводящие ко времени написания повести (начало 70-х годов), нисколько не утратили злободневности. Резкие обличения неоколониализма, фарисейства официальных кругов, позорной расистской идеологии, взятой на вооружение американской военщиной, как и зверская “тактика выжженной земли”, отчетливо раскрывают позиции автора.
Сторонник “умеренной линии” в обращении с “туземцами”, Динг Донг бессилен что-либо изменить, ибо судьба планеты Атши фактически в руках солдатни, лютых расистов и злобных, колонизаторов, вроде капитана Дэвидсона, считающего себя призванным расчистить “жизненное пространство” — уничтожать леса вместе с аборигенами. Психология и побуждения подонка, одержимого маниакальными комплексами, чья жестокость — оборотная сторона тупости, исследуются во внутренних монологах с такой беспощадной правдивостью, что предельно конкретизированный образ вырастает до зловещего символа.
Действие отнесено к далекому будущему, когда на Земле давно уже произошло смешение рас, но это не мешает расисту Дэвидсону, по происхождению “евроафру”, презирать “азиев”, “афроазиев” и “евроазиев”. Гнусная фразеология Дэвидсона обнажает черную душу: “Если у тебя в жилах нет настоящей крови, как ни крути, а человек ты неполноценный (Таков уж закон природы. Первобытные расы уступают место цивилизованным”.
Тем сильней его ненависть к ученому-гуманисту Раджу Любову, сочетающему в имени и фамилии индийско-славянские корни предков, как видно, не случайно избранные писательницей, чтобы показать широту и терпимость человека, отдавшего всего себя изучению самобытной культуры и защите аборигенов Атши. Нелепая гибель Любова означает лишь временное торжество Дэвидсона. Спасенный от его солдафонской ярости атшиянин Селвер не только платит Любову благодарностью, но и убеждается в том, что губители Зеленого Мира, “ловеки”, не все одинаковы. Для Селвера Любов остается живым, приходит к нему в сновидениях, вдохновляя на активные действия и мешая убивать даже злейших врагов, когда можно обойтись без убийства. Неумирающая тень Любова незаметно влияет на разумную тактику в освободительной борьбе атшиян, одновременно побуждая и сдерживая предводителя восстания Селвера.
Жизненная философия аборигенов Атши, как и образ их жизни, — безупречно исполненная модель общества, сформированного биологически и психически своеобразной лесной экологией. Каждым селением управляет старейшая женщина, и в каждом есть свой Мужской Дом. “Интеллектуальная сфера принадлежит мужчинам, сфера практической деятельности — женщинам, а этика рождается из взаимодействия этих двух сфер”. Атшияне спят “порциями” — по два—три раза в день. (Это физиологическое свойство делает их в глазах колонизаторов ленивыми, никудышными работниками. Поэтому Дэвидсон предпочитает использовать добровольный труд колонистов, безжалостно истребляя “пискунов”.) Между тем высокие нравственные основы этого статичного, не знающего расслоения общества неотделимы от образного мышления и утонченного эмоционального мира лесных людей, от их представлений, выражаемых метафорическим языком, от органической слитности с окружающей средой. Природа создала для цивилизации атшиян “оптимальное равновесие”, располагающее к самоуглублению, к возникновению дара “сновидчества”. Сновидцы, для которых их грезы не менее реальны, чем явь, пользуются особым почетом, а те, кто, подобно Селверу, способен “менять явь на явь”, то есть преобразовывать действительность, признаются богами.
Подобные допущения — не просто прихоть писательницы, а специфика первобытных культур, которую отмечала Теодора Кребер: “Индейцы яна любили рассказывать друг другу свои сны. Возможно, они даже пытались предсказывать события. Особую роль играли видения, в которых они черпали силу”.
Подход писательницы к изображению своеобразной культуры атшиян в целом вполне научен, если не считать утопических черт миросозерцания самого автора, видящего в таких цивилизациях не только непреходящие нравственные ценности, но и величайшую мудрость веков. Противопоставление нового старому в пользу старого не свободно от явной идеализации. Отсюда и увлечение Урсулы Ле Гуин философскими учениями Древней Азии, в том числе даосизмом, сказавшееся в романе “Небесный порядок”, снабженном эпиграфом из “Лао-цзы” (4–3 вв. до н. э.), и отчасти, быть может, в романах “Левая рука тьмы” и “Обездоленные”. Не касаясь этой специальной проблемы, скажем еще несколько слов о финале истории с атшиянами.
Любов излагал свои наблюдения в рапортах и, как мог, старался предостеречь, но к нему никто не прислушался. И только вмешательство эмиссаров Совета Лиги пресекает злостные нарушения “экологической конвенции”. Колония ликвидируется. “На Атши наложен запрет, — сообщает Селверу представитель Лиги. — И в этом помог Любов ценою своей жизни. Смерть не помешала ему достигнуть этой цели, не помешала завершить избранный им путь”.
При том, что в мажорном финале безусловно есть некоторая искусственность — Лига напоминает здесь deus ex machina, — конечное торжество справедливости, победа гуманных принципов выражают исторический оптимизм автора.
Повесть “Слово для “леса” и “мира” одно” хронологически следует за “Левой рукой тьмы” и предшествует “Обездоленным” — двум вершинам творения Урсулы Ле Гуин. В обоих романах с обостренной социальной зоркостью моделируются куда более развитые внеземные цивилизации, ставятся и новых ракурсах актуальные проблемы контактов, взаимопонимания разных миров.
Планета Гетен, что означает “Зима”, рисуется глазами землянина негра Генли Ай, которому поручено выяснить возможности включения Гетена в Лигу Миров. Чернокожему человеку предстоит адаптироваться к суровому климату наступающего ледникового периода, понять этот странный белоснежный мир, необычную физиологию двуполости гуманоидной расы и вытекающие из биологической природы гетенианцев психологию, нравы, характер, почти полностью исключающие агрессивные наклонности, войны, насилие. И все же, как выясняется, на Гетене далеко не все благополучно. Противоречия и трудности отчасти обусловлены вечной зимой, но в большей мере — пороками социального устройства.
Самые интересные страницы — поэтические описания ландшафтов, вставные новеллы, воссоздающие гетенианский фольклор, — легенды, предания, притчи. Содержание их связано с местной природой и мировосприятием жителей Гетена. Заметны реминисценции из северных саг и древних философских учений (наивная диалектика, стихийно-материалистическое осмысление мироздания). На фоне застывшей ледяной природы все это пронизано ощущением двуединой сущности бытия, размытости света и тьмы, прошлого и будущего, концов и начал. Диалектика единства противоположностей определяет смысл изречения: “Свет — это левая рука тьмы, а тьма — правая рука света. И они едины, как жизнь и смерть… как сплетенные руки, как конец и как путь”. Такой метод создания фантастической реальности, с множеством взаимопроникающих факторов, принес писательнице огромный успех, вызвал в печати оживленную полемику.
Глубокими размышлениями художника-социолога о путях развития и судьбах цивилизаций проникнут роман “Обездоленные”, где автор безоговорочно осуждает капиталистический строй как исчерпавшую себя социальную систему в противовес бесклассовому перспективному обществу, основанному на коммунистических принципах, хотя, правда, и в ограниченном, скорее анархистском понимании.
